Собрание сочинений в 15 томах. Том 1. - Страница 13

Ту роль, которая принадлежала у них математике и механике, он отвел новой физике и биологии. В этой замене преемственность Уэллса по отношению к просветительству сказалась, если угодно, даже больше, чем если бы он сохранил верность их выбору. В его время новаторскими были именно эти науки, а Уэллс понимал, что революционизирующее влияние на человеческий ум оказывает не просто усвоение системы отстоявшихся знаний, а первооткрывательство. Наука, рвущая с предрассудками прежних теорий, приучает человека не цепляться за предрассудки общественные. Наука подарила обществу столько же оголтелых реакционеров из числа «все постигших» и ничего не давших коллекционеров научного знания, сколько и революционеров в науке, ставших революционерами в общественной жизни, – людей типа Галуа и Тимирязева. Наряду с этим сторонники новых общественных форм часто умели раньше других оценить важные научные новшества. Общественный и научный прогресс идут рука об руку, несмотря на все уродливые исключения и отклонения, обязанные собой уродству общественной жизни. Новаторское знание открывает человеку новую картину мира – того мира, к которому он должен заново приспособиться в материальной сфере, а значит, перестроить и сферу общественную.

Занятия новой физикой сыграли огромную роль в становлении Уэллса-просветителя – человека, призванного рушить устоявшиеся каноны мысли. Ведь новая физика далеко выходит за рамки наших чувственных представлений, она говорит о том, чего человек в повседневной жизни никогда не представлял себе, да и не может представить. «Машина времени» была в этом смысле поистине «потрясением основ» для обывателя. Не менее неожиданным и новаторским был роман «Первые люди на Луне». Фантасты отправляли своих героев на Луну задолго до Уэллса. Но он первый заговорил, пока еще, может быть, не очень определенно, о том перевороте в сознании людей, какой должна принести с собой эра космических путешествий, о том противоречии, которое обнаружится с этого момента между мелкими устремлениями и жалким духовным миром буржуа и достижениями человеческого разума. Картина полета нарисована им так, что в ней уже можно угадать намек на предвосхищаемую теперь учеными новую пространственную фазу эволюции человечества – космическую.

Но если новая физика во времена, когда начинал Уэллс, делала лишь первые робкие шаги и даже не определилась как самостоятельное направление мысли, то биология прошла достаточный путь для того, чтобы не только взрывать привычное, но и давать реальные ответы на многие вопросы. Не следует подозревать Уэллса в том, что он желал при помощи биологических законов объяснять социальную жизнь. Подобную корыстно-вульгаризаторскую теорию, созданную на потребу реакционному буржуа, отверг еще его учитель Томас Хаксли. Но он черпал из биологии свое представление о связи человека с природой и его отличии от других представителей животного царства, об искусственной и естественной среде существования, о соотношении целенаправленности и изменчивости в процессе эволюции и множество других первоначальных идей, обраставших потом материалом социального опыта. Он постоянно ищет ответа на вопрос: когда и в какой мере противоборство человека природе «очеловечивает» его и, значит, полезно для человечества, а когда человек действует вразрез с законами природы и, значит, подрывает самые основы своего существования? В последнем случае писатель ищет ответ уже на новый, возникший из прежних вопрос: что заставляет человечество так упорно работать для собственной гибели? Ответ он дает достаточно определенный. Во-первых, говорит он, – недостаток знания. Во-вторых, – корысть. В-третьих, – разобщенность.

Все это тесно связано. Самый недостаток знания в значительной степени объясняется для Уэллса тем, что человек живет в условиях «корыстной цивилизации», тормозящей прогресс науки. Та же корысть лежит в основе человеческой разобщенности. Корысть, проистекающая из всей системы буржуазных отношений и представлений. Совершенно так же, как борьба за общечеловеческие интересы приобретала у просветителей антифеодальный характер, у Герберта Уэллса она приобретает антибуржуазный характер. Он сторонник коренного переворота в обществе и в душах людей.

Каков будет этот переворот? Что он с собой принесет? О деталях, конкретных обстоятельствах и самом характере этого переворота Уэллс в разные годы жизни судил по-разному. Он сам при всем старании не мог определить своего места в социалистической мысли. Менялись обстоятельства, менялась точка зрения Уэллса. В юности он, по его словам, верил в близкую социалистическую революцию. Трудно сказать, какой она рисовалась ему. Вооруженное восстание рабочих он изобразил только однажды, в романе «Когда спящий проснется», и в «Опыте автобиографии» объяснил появление этих сцен – действительно совсем необычных для его творчества – тем, что незадолго до того, во время своего путешествия по Европе, наблюдал рабочие волнения. Этому объяснению трудно поверить. Читая роман, начинаешь догадываться, что волнения на континенте, свидетелем которых был тридцатидвухлетний Уэллс, только напомнили ему картины, рисовавшиеся в его воображении в юности, когда он бродил по рабочим кварталам такой же голодный, как их обитатели, а потом возвращался на ярко освещенные центральные улицы, наполненные довольной, сытой, разодетой толпой. Те же чувства испытывает молодой «английский якобинец» Вилли, нарисованный им в романе «В дни кометы». Вилли мечтает о грандиозной очистительной буре, подобной французской революции. Сам Уэллс увлекался книгой английского историка и философа Карлейля «История французской революции» приблизительно в том же возрасте, что и его герой. И, подобно тому же Вилли, он довольно скоро ушел от мысли если не о революции вообще, то по крайней мере о вооруженном восстании. Ушел вместе с сотнями таких же разночинных интеллигентов. Его собственные воспоминания и ранние наброски, письма, статьи, опубликованные целиком или в извлечениях после его смерти, свидетельствуют о том, что он всегда колебался между какими-то формами социализма и либерализмом, «подправленным» наукой, выросшим до уровня новых задач. Его попеременно увлекало то одно, то другое. К 1903 году Уэллс, казалось, окончательно определил свой путь. Он вступил в Фабианское общество. Это была организация, вобравшая в себя самый цвет английской радикально мыслящей интеллигенции. Членом и одним из руководителей Фабианского общества был Бернард Шоу. Его председателем – крупный экономист и один из первых историков профсоюзного движения в Англии, Сидней Уэбб. Фабианцы исповедовали социализм, Но это была самая оппортунистическая и «постепеновская» социалистическая организация в Англии. О ней очень резко отзывался Энгельс. Уже в 1906 году Уэллс начал полемику против фабианского руководства, а два года спустя вышел из общества. Фабианцы мечтали внедрить социализм при помощи «социалистически мыслящих администраторов», путем проникновения в государственный аппарат и реформ «сверху». Уэллс же непрерывно твердил фабианцам, что они забыли про народ и что социализм, где «над чиновником никого уже нет», если даже удастся его «внедрить», в чем он сильно сомневается, будет пародией на социализм. Уэллс призывал фабианцев «спустить социализм с небес на землю», придать Фабианскому обществу, напоминающему, по его словам, дискуссионный клуб, характер массовой политической партии, изменить его программу. В полемике против фабианского руководства Уэллс не раз ссылался на Маркса и высказал немало горьких истин об оппортунистах. Бунт Уэллса и уход его из Фабианского общества совпали с новым подъемом левого движения в Англии, и к Уэллсу все более возвращался былой радикализм. Но и этот период был недолгим. При новой перемене политической обстановки Уэллс снова отступил с этих позиций. И так не раз. В социализме он охотнее всего воспринимал и прочнее всего усваивал то, что больше всего импонировало ему как просветителю – в первую очередь стремление построить жизнь на разумных основаниях, устранить капиталистическую анархию производства, использовать достижения науки для объяснения и перестройки жизни. Величайшей заслугой Маркса Уэллс считал то, что тот впервые связал социализм и науку. В либерализме же он видел своеобразную гарантию личной свободы, которую никак не мог ему обещать «административный социализм» фабианцев. Уэллс любил, не без оттенка иронии, называть кое-кого из английских социалистов того времени «домарксовскими социалистами, живущими после Маркса». Однако сам он во многом был похож на них. При мысли о централизации, неизбежной и необходимой, по его же собственному мнению, в социалистическом государстве, в его воображении немедленно возникало нечто подобное фабианскому государству чиновников. Марксистское представление о диалектическом соединении необходимости и свободы очень долго было ему недоступно. И в виде своеобразного гаранта личной свободы в хозяйственно-централизованном обществе он выдвигал либерализм. Но либеральное представление о личной свободе неразрывно связано с представлением о свободе частной собственности. Уэллс всякий раз становился в тупик перед этим противоречием. Он создавал один за другим планы своего идеального государства, в котором пытался найти должную меру целесообразности и свободы, и всякий раз вынужден был делать сам себе уступки либо в том, либо в другом отношении. Просветительская теория была модернизирована Уэллсом, но не в такой степени, чтобы полностью вобрать в себя классовую конкретность современного общества. Наибольшие плоды она приносила в произведениях о далеком будущем – о том времени, когда классовое общество исчезнет, а с ним вместе и разобщенность человечества. А в тех политических произведениях Уэллса, где он пытается определить пути безболезненного перехода к этому счастливому времени (американский историк Уэйгер очень удачно назвал их «утопиями-минимум» в отличие от тех утопий Уэллса, где речь идет о коммунистическом обществе), писатель не достигает такого успеха.