Собрание сочинений (Том 2) - Страница 94

Белая березка на синем листе бумаги. Поникшие ветви. Ствол с черными крапинками. Желтые мазки - листья, летящие с веток. И четыре белых облачка наверху, белых, как снег, идущий сейчас. Удивительно!

А это - Сережка. Это его работа. Мать его тогда заболела, попала в больницу, и мы с женой приютили Сережку на субботы и воскресенья. Он ходил в недельную группу детского сада, и по субботам то жена, то я забирали его на воскресный день.

Рисунок принесла жена в одну из суббот.

- Понимаешь ли, так странно, - сказала она. - Прихожу в детский сад за Сережкой, а воспитательница, новая какая-то, молоденькая, говорит мне: "Вот, мамаша, рисунок вашего сына, если хотите. А то у нас их девать некуда, а потом, родители иногда спрашивают. Так возьмите". Я и взяла...

Сейчас я смотрю на Сережкин рисунок и думаю, как это, право, хорошо. Это намного лучше того детского, что печатается в ребячьих журналах, и лучше того, что можно встретить на иных выставках за границей, а то и у нас.

Какова березка! И как это удивительно, что все на синей бумаге! Примитивными детскими акварельными красками надо же так нарисовать!

И вдруг, признаюсь, горько мне стало! Горько и стыдно. Сто лет знаю я Сережку, а так и не "просил ни разу, рисует ли он сейчас. Про школу спрашивал, про отметки, о погоде говорил и о собаках, а про главное ни разу...

Вышел я вновь во двор. Там еще скребла Сережкина лопата. Подошел к нему.

- Ну как, тезка? Идет дело?

- Идет, дядя Сереж, - сказал запыхавшийся Сережка. - Вот уже больше половины разгреб... А что?

- Ну и ладно...

Я не знал сейчас, что еще сказать.

Только посмотрел на него - длинного, раскрасневшегося, с шапкой, надвинутой на мокрые, потные волосы. Взрослый вроде бы человек и одновременно тот, давний, далекий - с березкой на синем листе.

- Сложная штука жизнь, Сережа! - вырвалось у меня. - И не надо ее усложнять. А то сами усложняем, потом боремся...

Кажется, Сережка ничего не понял. Или задумался, или отвлекся. И я отвлекся. По улице нашей шла веселая компания с гармошкой, и два женских голоса залихватски - с приплясыванием и смехом - пели:

Эй, дружок, эй, дружок,

Посмотри, идет снежок.

Коли не было б снежка,

Не видать бы нам дружка.

Подмосковье нашенско

Снегом разукрашено.

Без снежка потухнет свет,

А без зимы России нет...

Птицы тоже ведут себя по-разному, когда идет снег. Полные воробьихи вроде бы и недовольны, зато воробьишки с темными манишками на груди и шапочками на голове радуются.

Синицы в полном разнообразии своем прыгают рядом с не менее разнообразными воробьями. И хотя для них воробей - птица примитивная, но что поделаешь, приходится и с этой птицей соседствовать. Да и напористо воробей ищет пищу. И тут, рядом с ним, глядишь, и синичке что-то перепадет.

Снегири, красногрудые, как офицеры старой армии или суворовцы на параде, солидно и важно танцуют в одиночестве - ближе к стволам деревьев. Танцуют и купаются в снегу. Что-то сыплется вместе со снегом - семена, что ли, еловых шишек или еще что, - снегири довольны и этим. И снег их не пугает, а радует. Они долгие месяцы лета и осени ждали этой зимней поры.

Я не вижу всех птиц, хотя знаю, что где-то прячутся зеленушки, коих много в нашем Подмосковье, и вот - слышу - вдруг не по-зимнему запел зяблик, не улетевший на юг. А может, это и овсянка?

И вот уже - тук-тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук-тук...

И снег сыплется с ели, на стволе которой трудится пестрый черно-бело-красный дятел.

Сыплется снег с ветвей ели. И с неба идет снег.

...В тот вечер мы долго сидели с Сережкой у нас дома. И смотрели на его рисунок.

Поначалу Сережка даже ухмыльнулся:

- Ну, это древность, дядя Сереж!..

Потом замолчал.

И мы молчали.

- Ну, а теперь? - спросил я. - Теперь ты рисуешь что-нибудь? А-а?

- Да так, иногда, - неопределенно сказал Сережка и вдруг добавил: - А хорошо, что снег идет, дядя Сереж, правда? Хорошо это...

- Хорошо.

- Только ведь не поверят, если это нарисуешь? Скажут: "Не так", "Так не бывает!"

- Почему?

- Да красиво слишком. Это увидеть надо. А так в такое никто не поверит. И снег и лес.

А лес совсем замер под этим нескончаемым снегопадом. Самая длинная ночь декабрьская прошла, рассвело, а сосны и ели все так и не шелохнутся. Замерли в снежном убранстве своем, будто хотят сохранить его до новогодних праздников.

И белка не прыгает по веткам: видимо, не проснулась еще, нежится где-то в своем укромном дупле. И вороны не каркают. И иных птиц не видно, не слышно. И даже пес Тобик не появляется, ибо не нужен ему я, а нужна Тюлька. А Тюльки нет - он знает. Или просто лень ему рано вставать сегодня - в эту самую длинную зимнюю ночь. И всем лень.

А может быть, дело и не в лени, а в погоде. Вот самолеты сегодня тоже молчат. Ни одного взлета...

Значит, снег идет. И туманно небо. Нелетная погода. А в нелетную погоду хорошо дремлется!

Только один снег действует, работает - он шел всю ночь, пока мы спали, и сейчас идет. Идет, летит, парит, опускается на землю. Не торопясь, ласково, задумчиво опускается.

Замер лес. Молчит, думает. О том ли, о чем и снег, падающий на землю, или еще о чем? У всего живого есть свои думы. Лишь бы время выбрать подумать! А то порой в сутолоке будней и некогда. То гроза, то буря, то град, а то и еще что-нибудь похлеще!..

Мы не виделись с Сережкой две недели или больше.

И вот он у ворот меня встречает:

- А я ждал вас, дядя Сереж, даже в школу сегодня не пошел. Сказал, что вы... Ругаться не будете?

- Ну, что ты!

Для порядка он спросил, где я был и что видел и как там живут, в этом Непале. И очень удивился, что там сейчас тепло.

- А я бы не мог, когда весь год одно лето! - заметил Сережка. - И вот снег у нас все идет и идет...

- Верно, идет...

Я и сам обрадовался снегу, который идет и лежит рядом, а не где-то в Гималаях.

- Я вот о чем посоветоваться хотел с вами, дядя Сереж, - сказал Сережка. - Только вы не удивляйтесь, я ведь не маленький, как тогда, когда березку эту нарисовал, которая у вас...

Мне почему-то захотелось в эту минуту сказать Сережке, что зря он не пошел в школу, что занятия пропускать нельзя, что это очень важно - ходить в школу...