Собрание сочинений (Том 2) - Страница 100

То ли после болезни, то ли потому, что я стал умнее, но мне нравилось все, и я вспомнил, что наша улица - необыкновенная улица, самая лучшая, самая красивая. А может, я просто привык к тому, что так говорят отец с матерью. Для них, я теперь понимаю, улица наша... Но разве только для них? И для меня...

Я свернул с улицы во двор и пошел к школе, в которой не был так долго. Почему пошел, не знаю.

Все оказалось точно. Через несколько минут из дверей школы начали высыпать старшеклассники. И наши - тоже.

Я долго и подробно объяснял, как я болел, чем лечился, говорил, что готовил потихоньку уроки, чтобы не отстать, что в понедельник приду в школу. Так, мол, сказала врачиха.

Кто-то заметил, что я похудел, кто-то, что побледнел, кто-то ничего не говорил, и мне было все равно.

- А что, Куприкова еще тоже болеет? - спросил я между прочим.

- Куприкова? Она просто дежурная по классу. Сейчас уберет - выйдет...

Я долго еще болтался по пустому школьному двору, когда наконец услышал:

- Ширяев? Ты что тут?..

- Я тебя жду, - не постеснялся сказать я. - Понимаешь, вот выпустили, и я пришел.

- Ширяев!

Тут я, кажется, совсем осмелел и сказал:

- Валялся пока, много думал. О тебе и... Скажи, а зачем ты тогда эти ветки тополиные собирала? Все хотел спросить тебя.

- А на них уже побеги: листочки и корни, - сказала Лиза. - Я их в парке посажу у "Питера". Пусть растут деревья! Вырастут, вспомню - мои! Хочешь, вместе посадим?

- Хочу, - согласился я. - А когда?

- Хоть завтра. Завтра же выходной!

Мы еще о чем-то говорили, и я сам удивлялся своей смелости и еще больше осмелел, когда Лиза сказала, что хотела прийти ко мне домой, но просто постеснялась.

- Завтра, хочешь, заходи, - предложил я. - Посадим твои ветки, а потом ко мне. Я тебя с мамой и папой познакомлю...

Почему я сказал так?..

- Я буду очень рада, - призналась Лиза. - Так, значит, в двенадцать у того тополя, да?

- У того...

* * *

Я не заметил, как проводил Лизу до ее дома, и, пока мы шли, я ничего почти не видел. Я пошел назад - увидел всю нашу улицу и тополя, на которых росли свежие побеги - сверху на срезанных ветках, и прямо на стволах внизу, и совсем рядом с ними - пробившие асфальт тротуара.

Улица как улица. Ничего особенного. Дома слева, дома справа. Дома из серого кирпича. Это куда лучше, чем из блоков. Деревья вдоль тротуаров по-молодому свежие тополя. Это лучше, чем липы. Ведь липы еще только распускаются, а эти, даже подрезанные, уже зеленеют. И все тут на улице рядом...

- А у нас событие, - сообщил вечером отец. - Помнишь моего друга-американца из Филадельфии? Так вот, он книгу нам свою прислал: "Уан энд э хаф майлз бай фут алонг а рашин стрит. Мемваз оф эн Америкэн трэвелер"*. Я перелистал. Молодец, Гарри! Очень объективную и умную книжку написал. В ней что-то есть и о нас с мамой, как о людях, влюбленных в нашу улицу. И даже о тебе в том плане, что ты, как все дети, безразлично относишься к месту, где живешь...

_______________

* "Полторы мили пешком по одной русской улице. Записки американского путешественника" (англ.).

- А я тоже люблю нашу улицу, - сказал я. - Откуда он знает? Я не безразлично, а очень...

- И еще Гарри пишет, что улица наша вроде бы и не примечательна исторически, на самом деле - сама наша история. Выросла там, где не было ничего. Поселила людей новых, рожденных нашей властью. И на примере нашей улицы...

- Пап! Если я тебя попрошу, - перебил я отца, - ты мне рубль дашь?

- Конечно, дам, а зачем?

- Я в парикмахерскую сбегаю сейчас, пока не поздно, а то совсем зарос.

- Что, мама? - сказал отец. - Отпустим сына в парикмахерскую?

- Отпустим, - согласилась мать. - Он же взрослый у нас. Пусть сам следит за собой!

РОЖДЕНИЕ КАРАВАЕВА

Когда его усаживали в машину, то люди, совершенно незнакомые, чужие, почему-то очень хотели понравиться ему, хлопотали вокруг шофера и женщины, которая поедет с ним, и он слышал отрывочно: "Вот, документы на Олега Караваева, возьмите"; "Товарищ водитель, если мальчику будет необходимо по нужде, так вы уж, пожалуйста..."; "И смотрите, чтоб не укачало его, в случае чего, пусть он задремлет и дайте ему подышать свежим воздухом, это помогает". Это были одни незнакомые голоса, а другие - их было два отвечали: "Сделаем"; "Нет, не забуду"; "Документы, да"; "Да вы не беспокойтесь"; "В целости-сохранности довезем!".

Уже потом он понял, что эти вторые - голоса шофера и женщины, которые провожали его всю дорогу.

Он уже сел в машину - в настоящую "скорую помощь", только без крестов и надписей по бортам, - когда остающиеся мужчины и женщины опять бросились к нему:

- Ну, счастливо тебе!

- Устраивайся поудобнее, сынок! Целый час ехать...

- Смотри шапку не расстегивай, а то продует, холодно...

- Тебе там, мальчик, будет хорошо...

- Это ведь ненадолго...

- Тебе, несомненно, понравится, сынок...

Его смущало все это, и он многого не понимал, не понимал этих хлопот, не понимал, почему его так зовут - "мальчик", "сынок", ведь бабушка всегда звала его иначе - "Олег", "внучек", но больше всего он не понимал главного: почему ему будет там хорошо, когда ему уже хорошо?

- Я не сомневаюсь, что мне там понравится.

Он с опозданием ответил на последний вопрос, так он привык говорить и отвечать, потому что всегда повторял слова бабушки.

- Ну вот как хорошо, - произнес кто-то из провожающих и удивился: Какой мальчик, а?

А он опять не понял. Он никогда не ездил на настоящей машине, а сейчас едет. Разве это плохо? И сидит не как-нибудь, а рядом с шофером, и шофер все время разговаривает с ним, как с товарищем, и вот уже показал на скорость, объяснил, сколько в машине бензина, и даже показал новые дома на улицах и панораму какой-то Бородинской битвы. Разве это плохо?..

- Тебе удобно? - спросила его женщина с заднего сиденья машины, и он ответил:

- А почему не удобно? Конечно! Спасибо большое!

Он подумал, что не знает, как зовут эту женщину и как зовут шофера, но никто ему не сказал об этом, а сам он спросить не решился.

- Знаешь, а там и правда тебе будет очень хорошо, - сказала женщина. - И потом... Ведь это все ненадолго. Поживешь, вернешься...