Собрание сочинений. Том 1. Первый лед - Страница 77

Потряс без «фанеры» нас

вернувшийся в нашу шарашку

шаляпинский бас!

— Шаляпина — в президенты!

— Вербу — на трон!

— Раздета беспрецедентно...

— Веру не тронь!..

— Дуб — претендент конкретный.

— Ольху, его конкурентку, —

в огонь!

Смешна им идея денег.

Идет Вандея бессеребреников.

Деревьев грехопаденье

спонсирует Хлебников.

Корни восстали, суть!

В петлице с астрой цинизма —

повестка на Страшный суд.

Идея абстракционизма

овладевает массами.

Спираль раскручивается.

Гонитель Неизвестного заказал ему памятник себе.

Неведомая сила периодически

отрезала памятнику голову, как Берлиозу.

Заседали.

Старик ловил интернетом Рыбкина.

— Чего тебе надобно, Стачка?

У Большого театра под фурой

поехала крыша.

Екатерина Алексеевна фурией

протискивается сквозь гробовую крышку.

Кто кинул в меня, зеваку,

надгробной доской?

Я ж вам приносил «Живагу»...

Помилуйте, Луговской!

Нежнейшее чье колено

вылазит сквозь трещину?

Помилуй Боже, Елена...

Я знал эту женщину.

И каждый ее любовник

за миг ее воскресить

не только древо любое —

весь мир готов погубить.

Кто добрый, как крот ослепший,

с одышкой вышел на свет,

вперед пропуская следующего —

самоубийцу двадцати лет?

Помилуйте, Самуил Яковлевич,

и юноша, как вьюнок!..

Меж рухнувших наших ячеств

жестяный мчался венок.

Асеев, Кокто рассейский,

ваш стон я не обойду —

встает, не поняв в рассеянности,

в раю он или в аду.

А эта, в балетках все-таки,

водянистая, как голубика,

соседка моя по высотке

выглядывает из глубинки...

В бреду лейтенант метался —

Господь, помилуй меня! —

пулеметом магометанина

прошит, как дырки ремня.

Что шепчешь, афганец, с тоски?

Земля от ракиты разрыта.

Убитого звать Тараки —

Таракитаракита р а к и т а...

* * *

И крестик горизонтальный,

как ключик, в небе торчит.

Печаль его золотая

поломана. Вход закрыт.

У двери души летают.

И в воздухе тополь горчит.

IV

Новорусское Новодевичье.

Куда Рубенсу и Вандейчику!

Ватрушки жрет у ворот

под «Фанту» отечественную

живой и мертвый народ.

Нас внутрь не пускал детина.

Охранник был без лица.

Из пустоты щетина

росла, как из мертвеца.

Загробная жизнь под угрозой.

Воя, как «Цеппелин»,

взбесившиеся березы

летали без сердцевин.

Мы — только капот от «мерса»

с вынутыми цилиндрами.

Не то что мы все без сердца,

мы — люди без сердцевины.

И ломаные слова наши —

с вырванными корнями и ветками

— «Катастрофа! — кричу я. — «Ка...а!»

— «Касторка», — соглашаются соседи.

— «Про кладбищи», — настаиваю я.

— «Прокладки», — догадывается народ.

— «Телесводка», — подтверждаю. —

«Те...ка».

— «Телка», — понимают...

Когда я читаю у Гете «Гретхен» —

«гр...н», — «грешен» видится мне.

Она звала Фауста «Генрих» — «Г...х».

Я прочитал «Грех»...

Я понимаю, есть грех

любленных наслаждений...

Но в чем грех зеленых насаждений?

V

Новорусское Новодевичье.

У Лужников народ.

Видео не с Фадеечевым —

с эротикой продает.

Любимые литсобратья

мне пальцы совали в раны,

меня, гуру благодати,

сочтя за гуру урагана.

Гостиница, как магометанка,

зашторена на закате.

А вдруг гуру урагана

и есть гуру благодати?

Все это мне не простится

за то, что, душу губя,