Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое - Страница 24

И в подтверждение его слов в десяти шагах с визгом и звоном рванула песок бризантная очередь. Сэр Чарльз выругался и пошел обратно на холм.

Там он перевязал себе кисть платком и сказал столпившемуся штабу:

— Я доволен, господа! Наконец я увидел в вашей фальсифицированной насквозь стране хоть одну настоящую вещь — войну! И я очень счастлив, что в собратьях по профессии я нашел честных людей. Благодарю вас! Я немедленно доложу о виденном его величеству и буду просить о награждении вас высшим боевым отличием моей родины, орденом Рогатого Слона.

Начальник дивизии провозгласил «ура» в честь героического друга республики и, посмотрев вслед умчавшемуся автомобилю, сказал начальнику штаба:

— Друг мой, не забудьте дать командиру дежурной батареи внеочередной месячный отпуск и содержание за три месяца в виде награды. Он блестяще сделал дело и показал себя настоящим патриотом.

Передовые посты железной коммунистической дивизии были ошеломлены в это утро, не увидев на противоположном берегу неприятельских постов. Итлийских солдат не было нигде. Местные жители показали на допросе, что ночью заставы итлийской армии были сняты и уведены на тридцать верст в тыл.

Еще больше изумились разведчики, когда услыхали через час в направлении, куда ушел противник, тяжелый грохот напряженного боя. Они не рискнули по своей малочисленности продвинуться далеко, но отправили срочное донесение в главный штаб революционных войск Ассора о небывалом происшествии у противника.

А в это время, посреди песков, бывших недавно ареной сатанинской потехи, в походной палатке сидело несколько человек за чаем.

Все они были в штатском, и бритые физиономии, и благородные профили римлян последней империи выдавали в них людей искусства.

Старший из них расправил плечи, как человек, уставший от тяжелого физического труда, и сказал задумчиво:

— Д-да!.. Доложу я вам! Работал я в крупнейших, можно сказать, театрах и кинофабриках мира, но такой постановочки на моей памяти еще не было. И всего в три дня! Я считаю эту работу рекордной. После нее мне обеспечено место главного режиссера даже в раю!

И, отхлебнув чаю, добавил:

— Так вот… что вы там ни говорите, а искусство театра — величайшее искусство в подлунной.

В приморских кабачках и остериях, разбросанных в веселых улицах Порто-Бланко, в улицах, скачущих, подобно резвым козлятам, с уступа на уступ, от подошвы гор до пенного рюша прибоя, — стали твориться по ночам странные вещи.

Едва успевали вспыхнуть над входами пестроглазые бумажные фонари — дверь какого-нибудь «Райского Берега» или «Печенки Корсара», визжа, поворачивалась на блоке, и по выбитым ступеням в жемчужную от табачного дыма и спиртных паров теплоту подвала спускались двое неизвестных.

Безработные контрабандисты, отставные матросы, браконьеры и торгаши, карманные воры и, наконец, просто бедные и честные люди, фотографии которых украшали альбомы розыскных бюро всего мира, — веселившиеся на территории порта, куда не смела показываться стража республики, при появлении незнакомцев ощетинивались и встречали их сдержанным рычанием и треском раскрываемых в карманах клинков матросских ножей.

К такой негостеприимной встрече их вынуждала нарочитая загадочность первого неизвестного, закутанного до кончика носа в черную альмавиву. С головы его на тот же злосчастный кончик носа, свисали огромные поля ковбойской шляпы.

Но по мере того, как завсегдатаи кабачка ознакомлялись с шириной плеч и с величиной кулаков второго незнакомца, яростное возбуждение стихало, уступая место почтительно-осторожному наблюдению.

Оба посетителя скромно усаживались за свободный столик и требовали в изобилии закуску и самые фешенебельные в этом месте напитки, возбуждая зависть глазеющего махрового сброда.

Понемногу за столиками вскипали и перекатывались заглушенные вздохи и густые морские проклятия подлому времени, когда бедному человеку нельзя даже погулять как следует.

Тогда человек, обладавший широкими плечами, придававшими ему сходство с большим платяным шкафом, внезапно вставал во весь рост и ударял молотообразным кулачищем по столу.

Все умолкало, выжидающие взгляды цеплялись за гиганта, он раскрывал рот, и изо рта вылетали тяжелые трубные рокоты:

— Вы, темные кроты, дохлые мухи. Вы скулите над рюмкой бурды с опаской, что завтра вам не хватит грошей набить требухой ваши урчащие ридикюли… Вы гниете заживо, как бараны, сложенные в холодильник, черт побери! Почему? Потому что нет хорошей власти, которая заботилась бы о честных бедняках… Теперешние повелители?.. Они калифы на час! Они мечтают только сколотить на ваших горбах копейку на черный день, когда им придется уходить вчистую. Им не до вас… И вы живете, как парии… Честно заботиться о народе может только тот, кто знает, что крепко сидит на своем месте и не зависит от числа рваных бумажек с его именем, сунутых наспех в избирательный ящик. Вспомните, ребята! При покойном короле Микеле Слюнтяе — самый последний голыш каждый день мог раздавить бутылочку на свои трудовые гроши. А теперь? Вам нужно потеть неделю, чтобы получить корзину ничего не стоящих картинок, на которые едва ли можно купить полбутылки. А тем, кто любит ночной труд, разве не плохо теперь, когда ни в одном доме нет порядочной добычи?

По кабачку пролетел ропот сочувствия и сожаления. Говоривший, после паузы, вновь грохал по столу.

— Дорогие друзья, славные патриоты! — продолжал он с энтузиазмом… — Я вижу, вы согласны со мной. В ваших глазах, закаленных житейскими бурями, я вижу слезы печали по чудному прошлому. Слушайте! Не все потеряно. Есть человек, который готов до смерти заботиться о процветании водочных заводов и влажности ваших глоток, как заботился покойничек Микеле. С этого дня каждый из вас может пить здесь за его здоровье ежедневно по две бутылки совершенно бесплатно. Вот!

И незнакомец бросал хозяину кабачка пачку кредиток.

— Хозяин! Ставь вино! Пусть гуляют бедняки. Их угощает тот, чья душа полна любви к своему народу.

Сквозь восхищенный рев гуляк прорывались удивленные возгласы:

— Кто этот добрый волшебник?

— Покажите нам этого Аладдина вместе с его коптилкой!

— Выставьте его для обозрения!

Оратор отступал, выдвигая вперед своего спутника.

— Глядите, ребята! Всмотритесь! Это принц Макс, племянник покойника Микеле.

Альмавива спадала с плеч незнакомца, ковбойская шляпа открывала одутловатые, мелкие черты. Принц Максимилиан робко кланялся буйному собранию и, заикаясь, приветствовал его как лучших и бескорыстных друзей бедного изгнанника.

Он заявлял, что лучшая мечта его жизни — превзойти в заботе о народе французского короля Генриха Четвертого, ибо он желал, чтобы всякий бедняк не только имел курицу в супе, но также чтобы эта курица была сварена в хорошей мадере.

Настроение вскипало, как нарастающий прилив, и, возглашая «ура» в честь доброго принца, гуляки поносили крепчайшими словами республиканское правительство, не умеющее заботиться о несчастных тружениках.

Они бурно и ласково провожали принца к выходу, и их лица, жесткие, как сосновая кора, и потертые, как линолеум на полу биллиардной, оживлялись надеждой на даровую выпивку.

Таким образом, принц еженощно завоевывал твердую популярность среди подлинно демократических элементов населения Итля.

Кроме того, на его стороне была почти вся армия. Оскорбленные капитаны не могли простить правительству президента Аткина той угодливости и трусости, с какой оно уступило требованию сэра Чарльза об их упразднении.

И, откатившись от безукоризненных принципов демократии к откровенному роялизму, капитаны надеялись, что молодой претендент восстановит их наследственные и древние права.

Популярности принца в армии много способствовала также личная дружба, связывавшая принца с одним из наиболее прославленных капитанов, Богданом Адлером.