Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое - Страница 142

— Это как же? — спросил Жуков с загоревшимися глазами.

— А так, что в то время французы были такими же безграмотными дураками, пушечным мясом, как и мы. А немцы были образованны, и каждый немецкий нижний чин не только умел читать газету, но и мог разбираться в том, что в ней написано. И он разбирался в задачах и целях войны, а тогда эта война для Германии была войной нужной потому, что она вела к объединению Германии, к созданию немецкого государства, и выигрыш в ней нес каждому немцу улучшение жизни. Поэтому немцы и победили французов, которые дрались из-под офицерской палки, ничего не понимая в войне. Народ только тогда может победить, когда знает, за что дерется, и понимает, что кровь, которую он льет, облегчает ему жизнь. А мы деремся из-под офицерской палки и ничего не знаем… Вот ответь мне, что тебе сделали злого немцы или турки?

— Да я их и не видал, — хмуро ответил Кострецов. — Какого рожна мне с немцем делить? Он в Германии, а я в Тамбовской.

— Почему же ты идешь воевать против немца?

— А ты разве не идешь? — спросил Кострецов.

— Подожди. Ты мне на мой вопрос ответь.

— Я не дурак, чтоб в святые опять попасть или на рее повиснуть.

— Значит, ты идешь, потому что над тобой палка?..

— Зекс, — внезапно шикнул, выкатывая белки, Жуков.

От старшего офицера возвращался Ищенко, и увлеченные матросы едва не прозевали его.

— Почему без дела толчетесь? Что это за гулянки? — как будто только что налетев на отдыхающих, крикнул Гладковский, чуть побледнев.

— Ничего… ничего, не трожь, — благодушно сказал унтер-офицеру Ищенко. — Это я им позволил, пока к старшему ходил. Устали хлопцы.

— Виноват, господин боцман… не знал. Прохожу мимо — вижу, бездельничают. Непорядок.

— Молодец, — похвалил Ищенко. — Службу знаешь. Из тебя ладный боцман выйдет.

— Покорнейше благодарю, господин боцман. Разрешите идти?

— Иди, иди, — благоволительно буркнул Ищенко. — Ну, коблы, за работу.

Когда, сдав вахту, Глеб спустился в кают-компанию, там уже завтракали.

Но вместо обычной тишины, — по светским правилам за столом разговаривали вполголоса, — уже от входа до Глеба донеслись громкие, возбужденные голоса.

Вся кают-компания обсуждала события сегодняшнего утра.

Глеб отодвинул свой стул и, садясь, взглянул на пустой напротив. Это было место Горловского. Казалось, вот сейчас он войдет, поблескивая веселыми глазами, отломает корочку хлеба и помажет горчицей — это было привычкой мичмана, уверявшего, что от горчицы разыгрывается аппетит.

Но мичман Горловский лежал уже в батарейной палубе, рядом с лазаретом, на столе, накрытый андреевским флагом. В изголовье и по бокам, желтовато мерцая язычками пламени, горели свечи, отсверкивая в гранях маленького образка, вложенного в посиневшие руки.

Четверо матросов каменели, зажимая винтовки в пальцах, а у аналоя читал псалтырь комендор Яков, сладко растягивая славянские слова. Матросы на цыпочках ходили мимо, недоуменно и хмуро косясь на прикрытую кисеей разбитую голову веселого мичмана.

Глеб отвернулся, стараясь не смотреть на пустой стул. Вяло положил на тарелку салат, вяло зажевал.

— Беленькой хотите? — спросил сбоку Спесивцев, подвигая графин.

— Нет, — Глеб даже передернулся: один вид водки вызывал отвращение.

С лейтенантского края стола доносился рубленый деревянный голос дер Моона:

— …изучение морской истории позволяет утверждать, что подобные операции, с того момента, как плавучие средства были использованы для военных целей, и до сегодняшнего дня, носят в себе элементы полной безнаказанности для оперирующего. Быстроходный корабль, имея перед собой достаточно обширный водный бассейн, всегда, по крайней мере на первое время, будет трудноуловим…

Ревизор однообразно скрипел, как будто читал по книге или отвечал урок на репетиции. Прислушиваясь к его скрипению, Глеб случайно взглянул на Калинина, сидевшего за штурманом, ближе к командирскому концу стола. Артиллерист занимал место сейчас же после старшего офицера, несмотря на то, что Вонсович, дер Моон и минный офицер лейтенант Морошко были старшими лейтенантами. Калинин же просто лейтенантом. Но право на первое место артиллеристу давал георгиевский крест.

Вид лейтенанта обеспокоил Глеба. Худое лицо Калинина пошло белыми и зелеными пятнами, тик безостановочно рвал щеку, тонкие пальцы неврастеника играли вилкой, вертя ее. Вилка крутилась, как крылья мельницы, белесо поблескивая серебром.

Калинин пристально смотрел на ревизора и молчал.

— …Рассуждая математически, по теории вероятности, вы имеете очень мало шансов своевременно предугадать точку, куда вам необходимо направить суда, чтобы пересечь курс противника и принудить его к бою… А особенно в наших условиях. «Гебен» имеет огромное преимущество в ходе… Да даже при наличии незначительного хода на таком просторе, как Черное море, очень затруднительно изловить корабль, отважившийся на крейсерскую операцию.

— Ну, положим, — усомнился Морошко. — Есть же возможность предусмотреть вероятнейшие объекты нападения. Если у флотоводца голова на плечах…

Кавторанг Лосев беспокойно зашевелился, спешно вытирая салфеткой жир с усов. Фраза о флотоводце, имеющем голову на плечах, могла быть намеком на командующего.

Но ревизор не дал минеру закончить опасное сравнение.

— Конечно, возможно. Помимо тактической сообразительности, может помочь удача или случай. Но это единичные факты, в общем же, как правило, крейсерские операции наиболее верные и безопасные из всех морских операций…

«Как противно говорит, — подумал Глеб. — И кому эта лекция сейчас нужна, когда все об этом знают из учебников, а рядом за стальными стенами лежит мертвый Горловский, жертва крейсерской операции и неуменья ее предотвратить».

— Я приведу вам замечательный пример… — Ревизор отправил в рот кусок бифштекса и, старательно разжевав его, проглотил, затянув паузу. — Здесь же у нас, на Черном море… Правда, это было не во время войны и не с вражеским кораблем, но это еще больше убеждает в верности основного положения.

Глеб увидел, как Калинин подвинулся к штурману и вилка еще быстрее заходила в его пальцах.

— Это было во время… — Дер Моон взглянул на возившихся у буфета вестовых и тихо сказал: — Во время этого «потемкинского» безобразия. Я тогда плавал молодым гардемарином.

— Простите, Магнус Карлович, — спросил Спесивцев, и в голосе у него забился непочтительный смешок, — а разве бывают старые гардемарины?

Ревизор даже не обернулся к дерзкому мичману.

— Я прошу вас поберечь ваши остроты для прогулки на бульваре, мичман Спесивцев, — скучно сказал он в сторону. — Так вот, нужно было как-то покончить с этим хулиганством, которое позорило флот. Несколько офицеров обратились к адмиралу Кригеру с просьбой разрешить взять миноносец, укомплектовать команду из офицеров, выйти в погоню и взорвать этот паршивый броненосец. Я упросил лейтенанта Яновича, принявшего командование «Стремительным», взять меня на миноносец. Мы вышли из Севастополя девятнадцатого нюня, зная море как свои пять пальцев, зная, где матросня могла рассчитывать на хороший и где на плохой прием, — словом, находясь в наилучших и наиблагоприятнейших условиях по сравнению с противником, и все же, пробыв в кампании до двадцать пятого июня, мы «Потемкина» не поймали…

— А вы хотели его поймать?

Спросил Калинин. Спросил резко, в упор, с подчеркнутым сомнением. На мичманском конце стола разговор сразу стих, все вытянули головы к лейтенантскому краю.

— То есть я не понимаю вашего вопроса, Борис Павлович, — сказал ревизор внешне спокойно и так же деревянно, но у него задрожали веки.

— Вот срезал, так срезал, — восторженно зашептал Спесивцев, нагнувшись к Глебу. — Молодец! Такую дубину расшевелил.

— Погодите, — шепнул Глеб, отмахиваясь от Спесивцева, как от мухи.

— Я, кажется, выразился чистейшим русским языком, — жестко выложил Калинин. — Думаю, понять не трудно. Меня интересует, — острая судорога исковеркала левую сторону лица артиллериста, — действительно ли вы хотели поймать броненосец?