Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое - Страница 138

Адмирал стоял, наклонившись над картой района. Он поднял на начальника охраны рейдов пустые, ничего не выражавшие зрачки и молча отвернулся опять к карте. Подчиненный не осмеливался настаивать — когда командующий смотрел таким пустым взглядом, это означало недовольство посторонним вмешательством в его ответственные мысли.

Начальник охраны рейдов не выдержал — нервы у него были натянуты. Он дернул головой, как лошадь, и вылетел на палубу, чтобы лично взглянуть на положение.

Но едва он переступил за комингс люка, над его головой завыло, раздираясь, небо, и он увидел на оловянно-неподвижной воде рейда те же пять высоких фонтанов-всплесков, которые видел в перископ из своей башни Глеб.

Это был первый залп «Гебена» по Севастополю.

Начальник охраны рейдов схватился за голову и присел. В узком просвете между Александровской и Константиновской батареями, на грани волокнистой полосы тумана, колыхавшейся в море, он увидел на секунду неясный очерк низкого серого двухтрубного корабля. «Гебен» шел вдоль крепости полным ходом, у носа его кипел отчетливо видный высокий бурун.

Соломенно-светлый огонь блеснул над его корпусом. Взвыли снаряды, и сбоку в городе прокатился дребезжащий раскат разрыва. Начальник охраны рейдов оглянулся. Над прямоугольным скучным зданием морского госпиталя курилась пыль и расходился оранжево-лиловый дым.

Начальник охраны рейдов снова взглянул на неприятельский крейсер. «Гебен» значительно передвинулся к югу. Он стал виден отчетливее, и начальник охраны рейдов с томительным зудом во всем теле увидел, что крейсер маневрирует на линиях минного заграждения.

Тогда, не ожидая нового залпа, начальник охраны рейдов ринулся в люк, не разбирая ступенек. В голове у него молотком стучала страшная мысль. На рейде среди боевых кораблей стояли заградители с полным запасом мин. Один случайный снаряд в заградитель — четыре тысячи пудов тринитротолуола вырвутся на волю из чугунных шаров, и флот окончит свое существование на рейде.

Время нужно было считать тысячными долями секунд. Ввести батареи заграждения было единственным шансом отвратить катастрофу. «Гебен» в своем тяжелом разбеге налетит днищем на гальванический контакт на таком же чугунном шаре, злобно таящемся под водой — Севастополь к флот будут спасены.

Начальник охраны рейдов ворвался в адмиральское помещение с перекошенным лицом. У адмирала кипела суетня, он только что отдал приказание о немедленном переходе штаба на «Евстафий», и писаря стремительно свертывали карты, напихивали карманы документами, кто-то уронил пишущую машинку.

«Сумасшедший дом, — подумал начальник охраны. — Вздумал переезжать под огнем, нашел время, тюфяк».

В это время наверху ахнуло, и старый корабль шатнулся. Это его двенадцатидюймовая башня, без приказания, которого не от кого было получить, по собственной инициативе, открыла огонь по чуть видному силуэту вражеского крейсера. Остальной флот молчал, не решаясь вести огонь без приказа командующего.

Начальник охраны рейдов подбежал к адмиралу. От волнения и спешки он едва выговаривал слова. Он забыл даже титуловать командующего.

— Разрешите включить батареи. «Гебен» на заграждении… Идет на юг. Через пять минут выйдет из минированного района.

Эбергард просовывал в рукава поданного вестовым пальто. Резко обернулся и злобно, почти с отчаянием, как показалось начальнику охраны рейдов, обрубил:

— А… включайте… черт с ними.

Раздумывать было некогда. Черная трубка телефона прилипла к уху. Центральная штаба не давала ответа. Начальник охраны рейдов вопил в трубку, перескакивая с ноги на ногу, как будто стоял на раскаленном металле.

Наконец удалось соединиться с начальником минной обороны через центральную коменданта крепости.

«Только успеть бы», — шептал в забвенности начальник охраны рейдов.

— Начальник обороны!

— Их высокоблагородие вышли на пристань, — почтительно ответила трубка.

— Кто у телефона?

— Дежурный унтер-офицер Маслаков, вашскобродь.

Начальник охраны рейдов в ярости хватил себя кулаком по ляжке.

— …перемать! Немедленно начальника обороны к телефону!

— Слушаю, вашскобродь.

Уходили безвозвратно дорогие секунды. Берег гремел орудийным огнем, и тут, в слабо освещенном адмиральском салоне, превращенном в канцелярию штаба и сейчас опустевшем, начальник охраны рейдов чувствовал себя отрезанным от всего мира.

Наконец в трубке захрипел голос начальника минной обороны.

— У аппарата…

— Говорит начальник охраны рейдов… Что вы делаете, черт возьми! Включить батареи.

— Есть!

Начальник охраны швырнул трубку и снова помчался на палубу. В городе, на Корабельной слободке, начинался пожар от снарядов «Гебена». Корабли стояли без движения, врезанными в воду памятниками русской чугунной бессмыслицы, монументами имперского позора. Невидный уже за берегом Артиллерийский бухты, «Гебен» продолжал слать с моря воющие и рвущиеся сгустки стали.

Начальник охраны рейдов в бессильной злобе вцепился в поручни и вдруг, не обращая внимания на матросов, вслух захохотал.

Под неприятельским огнем, среди неподвижного растерянного флота, ставшего похожим на притихшее стадо, пыхтя и буравя воду, бежали от «Георгия» к «Евстафию» гуськом катера с адмиральским штабом и канцелярией.

В момент боя, прозеванного и обрушившегося на флот, как гром из чистого неба, корабли остались без командующего. Он сидел на корме адмиральского катера, нахохлившийся, понурый, оставшийся без пристанища, странный командующий беспризорного флота.

— Скотина! — яростно взревел начальник охраны рейдов, уже не считаясь ни с какими требованиями чинопочитания и осторожности. — Плавучий бордель катается.

Стоявшие рядом матросы, обслуживавшие штабной блокшив, беззвучно, из деликатности, захихикали, подталкивая друг друга.

Когда утихла стрельба и сыграли отбой боевой тревоги, Глеб торопливо выбрался из башни.

Стало неожиданно и страшно тихо над городом, над рейдом.

Только орали, низко проносясь над водой, всполошенные грохотом чайки и, как всегда, дрались из-за плавающих отбросов.

На верхней палубе Глеб заметил боцмана Ищенко, распоряжавшегося на рострах. Матросы возились у спасательного вельбота.

— В чем дело, Ищенко? — спросил Глеб.

Боцман сурово обернулся к мичману… И чего лезет?

— Кильблоки разбило осколком, вашбродь.

— Разве было попадание?

— Никак нет, вашбродь, — еще сумрачнее отозвался боцман. — Об воду и рикошетом осколками рвануло. По вельботу и по мостику. Их высокоблагородие мичмана Горловского убило.

— Что?

Глеб почувствовал странную отяжеляющую пустоту под ложечкой.

— Так точно, вашбродь. Голову раскроило. На месте скончались, без слова.

Матросы работали у вельбота молча и сосредоточенно. Не было слышно обычной переброски словами. Глеб справился с мучительной внезапной тяжестью и взбежал на мостик. У левого обвеса стояли сигнальщики, тесно сгрудившись, обступив Вонсовича. Штурман был бледен, у него отвисла губа, и, больше чем когда-либо, он походил на сеттера.

Двое матросов с голиками и ветошками мыли палубу у нактоуза, и Глеб, взглянув, увидел в ведре мутную, ярко-розовую воду. Его затошнило, и воротник кителя прилип к шее от внезапного пота. Он повернулся к сигнальщикам.

— Мы, значит, ваше высокоблагородие, стояли вот тут, значит, — сигнальщик испуганным жестом обвел вокруг себя, — он, значит, в море идет, еле его видать сквозь туман. Потом как блескануло на нем… р-раз, значит… и весь залп вон там слева, ваше высокоблагородие, об воду… Ну и выбросило!.. Сажен на пятнадцать кверху вода встала, как свечками, значит. А их высокоблагородие засмеялись еще и говорят: «Поздравляю, ребята, дождались, праздничка». А он тут снова как дернет по городу! От госпиталя так кирпичи и фукнули в небо… И наши, главное дело, молчат, просто злость берет… Что ж, думаем, значит, так он и будет садить, а мы в рот воды набрамши? Но тут в самую минуту с «Георгия» из башни и по ему дунули… Я гляжу — здоровый недолет, значит. Их высокоблагородие тоже увидели и говорят: «Надо показать „Георгию“ недолет, может, им за берегом не видно». Костюк это вмиг на шкаф и семафорит «Георгию». И только позывные, значит, успел дать, а тут совсем рядом об воду… И опять, значит, фонтан и прямо на мостик. Как вдарило водой — прямо молотом по башке. Я, ваше высокоблагородие, спиной об рубку как треснулся — Москву увидел! И всех поразметало — кого, значит, куда. Очухался я, тут вода журчит, ребята с карачек подымаются…