Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма - Страница 17

Разумеется, я отнюдь не надеюсь изменить человеческую психологию, я этого даже не хочу. Такова жизнь, и народы обретут зрелость лишь тогда, когда люди повзрослеют. Но ведь надо же о чем-то говорить, а тема мне представляется любопытной.

Недавно я прочел на первой странице одной газеты полную тревоги статью, где слезливо защищаются поощрительные награды в коллежах и в особенности междушкольные конкурсы. Автор статьи, скрывший свою настоящую фамилию под псевдонимом, разумеется, был долгие годы первым учеником — сердце его билось, когда он вспоминал о своих давних успехах. Эти награды юных лет были окружены для него поэтическим ореолом. Он вспоминает о том, как его обнимал академик, с таким же вздохом, с каким иные вспоминают дни юности и объятия первой возлюбленной в чаще леса.

Итак, наш ретивый журналист совсем расчувствовался. Ах, этот день вручения наград, когда в воздухе развеваются знамена, а инспектор поднимается на помост, чтобы зачитать список награжденных! И плачущие от волнения отец и мать, и сам победитель, идущий по улицам с книгами и венками! Это верно, ничто не может сравниться с молодостью. Я вот грущу о зеленых яблоках, которые тогда ел и от которых у меня болел живот. И сейчас еще есть люди, которые жалеют о том, что у нас больше нет дилижансов. Сколько в них было поэзии! Нужно было потратить целую неделю, чтобы добраться из Парижа в Марсель, это было так восхитительно и так неудобно!

Но что мне больше всего врезалось в память в прочитанной сейчас статье — это неприкрытая тревога бывшего первого ученика. Он признается, что награды теряют свою поэтичность, что молодое поколение относится к ним с презрением и, наконец, что новые веяния серьезным образом им угрожают. В корне переиначили все, на междушкольном конкурсе отменили речь на латыни; не значит ли это, что под угрозой находится и самый конкурс, что и его тоже в один прекрасный день могут упразднить? Ах, бога ради, не касайтесь только розы! Вы погубите молодежь, если срежете ее цветы.

И первый ученик защищает междушкольные конкурсы с помощью старых доводов, к которым прибегают на каждом шагу. Он называет Прево-Парадоля, гг. Тэна, Абу, Вейса — всю вереницу выпускников Нормальной школы, — ведь талант их, по счастливой случайности, лет на пятьдесят продлил существование этого конкурса. В числе бывших лауреатов называется даже Мишле, чье свободное дарование занимало совсем особое место. На том все и кончается, он не дает себе труда привести длинный и печальный список триумфаторов одного дня, которые на следующий же день были преданы забвению. Несчастные юноши! Как высоко вознесли их тщеславие, выпустив их в свет в качестве вундеркиндов! А потом они всю жизнь страдали от своей прокисшей посредственности.

Впрочем, первый ученик должен и сам дойти до мысли об одном смягчающем обстоятельстве: если междушкольные конкурсы не приносят пользы, то не приносят они и вреда. Тут, правда, еще можно спорить, но допустим, что бедные малые, перед лицом всей Франции получающие свидетельство о своей гениальности только потому, что хорошо выучили все уроки, в дальнейшем не страдают от бесполезности или лживости этого свидетельства. Все равно конкурс остается простой формальностью, торжественным ритуалом, который сохраняется только для того, чтобы доставить радость детям и родителям. В этом смысле он, разумеется, не менее приятен, чем какой-нибудь концерт. Люди, которые интересуются им, приятно проведут два часа. Это семейный праздник, он не влечет за собой никаких последствий. Первый зубок, прорезавшийся у ребенка, причиняет его растроганной матери столько же волнений, сколько и первая полученная им награда. Если среди лауреатов нет вашего собственного отпрыска, вы с совершеннейшим равнодушием пройдете мимо Сорбонны, отлично понимая, что церемония не имеет ни малейшего отношения к судьбе французской культуры.

Вот, как мне кажется, та единственная позиция по этому вопросу, которую можно занять. Насколько важна сама программа обучения, насколько от нее зависит судьба нашего народа, настолько же междушкольные конкурсы и награды представляются мне просто развлечением, легкой музыкой в промежутках между серьезными занятиями. Они ничего не могут доказать, по ним нельзя даже судить о достоинстве учеников — ни абсолютном, ни сравнительно с другими. Пресловутая теория соревнования также весьма спорна; во всяком случае, она чаще всего порождает людей тщеславных, несносных своим педантизмом. Если бы нация наша была достаточно мужественна, мы бы немедленно уничтожили в наших учебных заведениях всю эту шумиху, мы бы ограничились выдачей свидетельств об окончании курса. Но я признаю, что для наших романских натур это было бы чересчур сухо. Так сохраним же музыку, покамест у нашего барабана еще не пробили шкуру.

Словом, сами нравы наши должны покончить с тем, что они же и создали. Вы видите, что все время идет какая-то подспудная работа, что дело так или иначе движется, раз «первые ученики» ужасаются и умоляют сохранить междушкольные конкурсы и награды. Люди эти исчезнут тогда, когда этого потребует прогресс. Нам остается смотреть, как жизнь делает свое дело.

Но если распределение наград не слишком вредно для наших детей и, может быть, следовало бы из сочувствия к ним сохранить его пресловутую поэтичность, то процедура эта становится на редкость нелепой и несправедливой, когда происходит, например, в стенах Французской Академии.

Я не буду говорить о наградах, присужденных за добрые дела. Это довольно несуразная выдумка, и одними только благими намерениями можно оправдать ее странность. Что может быть грустнее, чем выдача жалких сумм, под торжественный туш, в уплату за чье-нибудь самоотречение, о котором никто не знал, или за чью-то жизнь, посвященную делу милосердия. Подобная награда не может даже стать мерой поощрения, ибо если бы старая служанка явила образец преданности своим старым господам, для того чтобы получить пятьсот франков, — то прежде всего она заключила бы этим самым весьма невыгодную для себя сделку, а главное, все нравственное значение ее самоотверженной жизни было бы сведено на нет. Если солдат отличился, ему ведь не дают сотню су, — о его поступке объявляют в приказе. Так вот добродетель все равно что доблесть: деньги ее марают. Объявите о ней, если вы хотите ее расхвалить; но лучше всего было бы оставить ее в покое, дабы она была добродетелью как таковой, не призывая человека ею гордиться.

Скажу еще, что когда я вижу, как Академия распределяет литературные премии — а как неразумно она это делает, я сейчас скажу, — я начинаю серьезно сомневаться и в том, справедливо ли она распределяет и награды за добродетель. Кто знает, лучше ли Академия разбирается в вопросах нравственности, чем в вопросах литературы? Трудно сказать. А что, если все эти любвеобильные служанки окажутся такими же сомнительными величинами, как и талантливые писатели? А что, если, некогда увенчав г-жу Луизу Коле как десятую музу,[7] Академия так же мило посмеялась над нами и впоследствии, награждая мелкими подачками разных мнимых праведниц, коим надоело перебиваться с хлеба на воду? Словом, не очень-то я всему этому верю. Если Академия взвешивает человеческие добродетели на тех же весах, что и стихи, на совести у нее немало преступлений.

Поговорим и о самих литературных премиях. При этом, однако, мы окончательно не покинем сферу добродетели, ибо Академия кичится тем, что присуждает свои премии только произведениям полезным с точки зрения нравственности. Звучит это, правда, несколько расплывчато, но я сейчас попытаюсь раскрыть смысл того, что заключено в этих словах. Пока отмечу только, что писательский талант, с точки зрения Академии, не так уже много значит. Главное, чтобы писатель был человеком благомыслящим и чтобы он придерживался среднего уровня утешительных произведений. Этого достаточно, чтобы объяснить тот странный выбор кандидатур, который каждый год происходит у нас на глазах.