Собрание сочинений. Т.18. Рим - Страница 165

Кто же и каким образом будет возделывать эту распределенную землю, Золя не дает ответа в своем романе. Он только говорит, что нужна новая религия. Зачем?..» («Русский вестник», 1896, № 8, стр. 312–313).

Критик мещанского «Литературного обозрения» А. З. — и не увидел в «Риме» ничего, кроме непристойностей. «К сожалению, — писал он, — такие таланты и плодовитые писатели, как Золя и Мопассан, своими романами имеют не столько воспитывающее, сколько развращающее влияние на своих читателей. Это какие-то психопаты, страдающие эротоманией…» («Литературное обозрение», 1896, № 43/46, стр. 334).

Гораздо содержательнее статьи двух критиков, опубликованные в журнале П. Гайдебурова «Книжки недели». Первый из них, Пл. Козлов, ставит «Рим» в ряд с другими романами Золя, центральная тема которых, как пишет критик, «наследственность и вырождение». «Рим» — попытка показать «наследование и вырождение идеи всего или, по крайней мере, части человечества». Золя занялся «психологией всего человечества», попытался «написать роман, героями которого было бы какое-нибудь мировое явление». Козлов считает главной идеей Золя идею «атавизма», возрождения «голоса крови римских цезарей», которая занимает в «Риме» весьма второстепенное место. Интересно характеризует Козлов описание Рима, назначение которого в том, чтобы показать «идею» города. Отдельные художественные слабости, по меткому наблюдению критика, объясняются формой романа-фельетона: «Читатели газеты — мелкие буржуа — просто не могли бы осилить сюжета, едва ли не превышающего их понимание, если бы Золя не принял особых мер. Основная мысль романа повторяется в нем множество раз, доказывается на все лады» («Книжки недели», 1896, IX, стр. 234, 242).

Л. Е. Оболенский, автор статьи под выразительным названием «Отживающая сила», упрекает Золя за «ложную философскую идею» о «голосе крови» императора Августа. «Золя, — пишет он, — никак не может разделаться с утрированной идеей наследственности; на которую он убил столько сил в своем цикле романов „Ругон-Маккары“. В целом же „Рим“ вызывает у критика двойственное» Отношение, говорящее о неприятии им разрабатываемой Золя художественной системы: «Замечательный роман и дикий роман! В иных местах почти гениальный, высокохудожественный, в других, и в своем целом, не выдерживающий никакой критики — ни эстетической, ни исторической, ни вообще научной. Это какая-то смесь гениальности с упрямым недомыслием, широты охвата с поразительной узостью, теоретической бессмыслицы с моментами высокой живописи и глубокого, вдохновенного психологического творчества… Таков этот удивительный талант; это смесь неба Франции с грязью и гноем ее улиц, скажу короче: это смесь неба и грязи…»

При том, что художественный метод Золя явно чужд Оболенскому, тем удивительнее общая оценка, которую этот критик дает роману Золя и, главное, дальнейшей перспективе развития французского писателя: «Это уже не протоколизм, который он проповедовал когда-то. В его реализме все сильнее и сильнее чувствуется бич сатиры и обличения, свойственный всем крупным художникам переходных эпох, начиная с Данте, Байрона и кончая нашим Толстым. Я жду от Золя лучшего, потому что он идет вперед, ищет» («Книжки недели», 1896, XII, стр. 300–314). Русский критик глубже многих своих французских коллег понял масштаб романа «Рим» и творчество его автора в целом, он справедливо поставил Эмиля Золя в ряд с крупнейшими реалистами мировой литературы.

Е. Эткинд