Собрание сочинений. Т. 3. Буря - Страница 9

— Режиссер Н.? Актриса К.? Занятные, доложу вам, люди… Как же, я с ними не раз кутил в «ОУК».

Понте, как того и хотел, очутился рядом с Марой. Он смотрит на нее, она — куда-то в глубину зала.

— Ваш супруг еще не вернулся из Лиепаи? — подобострастно спрашивает Понте.

Мара медленно поворачивается к соседу, рассеянно смотрит на него. «Наверное, кто-нибудь из знакомых Феликса».

— Нет еще. Он там разбирает конфликт с каким-то пароходом.

— Не скучаете без него? — вкрадчиво улыбается Понте.

Мара пожимает плечами и отворачивается.

«Пикантная женщина, хотя, видать, недотрога», — думает Понте.

— Не желаете потанцевать?

— Нет, спасибо, я лучше посмотрю, отдохну. Я очень устала за последнее время. Столько разных ролей… — Она тихонько вздыхает. На эстраду выходят мексиканские танцоры; оркестр играет танго.

«Столько разных ролей, — повторяет про себя Понте. — Ничего, знакомство пригодится на всякий случай. Многого не выудишь, но проверить через нее кое-кого можно». Посидев еще немного за столом, он расплачивается за выпитый кофе с ликером и, перемигнувшись через зал с Сильвией, уходит. Через несколько минут они уже сидят в отдельном кабинете.

— Чего ты так долго охаживал эту бледную графиню? — спрашивает Сильвия. — Вот не знала, что у тебя такой вкус.

— Какой черт вкус — служба это, служба! — потягиваясь, отвечает Понте. — Ну и голова трещит. Давай кутнем как следует, Сильвия. У меня сегодня настроение такое. Поддержишь компанию?

Развалившись на красном плюшевом диване, он лениво обнимает Сильвию.

— Коньяку… Фруктов и шампанского…

— Давай пригласим и Эрну, — просит Сильвия. — Ей, бедняжке, сегодня весь вечер не везет.

— Зови. Я угощаю.

Две женщины, два миловидных ласковых существа, увиваются вокруг него, смотрят ему в рот, когда он говорит, удивляются его ловкости и талантам.

«Эх, родиться бы тебе в Аргентине, Понте! Подвизался бы теперь в Голливуде, среди Грет Гарбо и Рудольфов Валентино… Эх, Понте, Понте!»

В эту ночь он чувствует себя хозяином на жизненном пиру. Стоит это ровным счетом полтораста латов.

Никур окинул оценивающим взглядом собравшихся и мысленно поморщился: ни одной интересной бабенки. Остановился, чтобы приложиться к ручке хозяйки дома — госпожи Каулен, с остальными здоровался на ходу, направляя направо-налево снисходительно-безразличный взгляд, столько раз увековеченный на газетных фотографиях. При его приближении разом протянулось к нему несколько рук, даже у членов кабинета сгибались спины в глубоком поклоне. Маститый писатель Мелнудрис не спускал с него просветленного взора, и после каждой произнесенной Никуром фразы позвоночник его слегка вздрагивал. Все его существо красноречиво выражало безграничное одобрение: «Да, о да, господин министр! Как это верно, как это глубоко сказано!»

Госпожа Каулен — сухопарая, изнуренная многочисленными недугами женщина, не давала скучать гостям. Как только собрались все приглашенные, она повела их к столу. Первые десять минут раздавался только стук ножей и вилок да откровенное чавканье. Сам Каулен брал по два раза от каждого блюда, воодушевляя своим примером гостей. Его плотная красная шея, широкое, как полная луна, лицо свидетельствовали о неукротимых аппетитах. Почти все присутствующие были родом из зажиточных крестьянских семей, и в их движеньях, в манерах сохранилось еще что-то от деревенской тяжеловесности и медлительности; сохранилось даже благоговейное усердие в еде. Точно так же, как это делали их отцы и матери, попав на свадьбу к соседям, в гостях они ели с таким рвением, как будто их единственной целью было насытиться на даровщинку по крайней мере на неделю.

Подавляя легкую отрыжку, автор исторических романов Алкснис обвел масленистыми глазами стол и заговорил расслабленным голосом:

— Щедрая Латвия, благословенная страна масла и бекона… Млеко и мед струятся по твоим долинам, — только знай не ленись их брать. И, однако, находятся еще злостные элементы, которые бесстыдно вопят о нужде и голоде.

— Демагогами у нас хоть пруд пруди, — подхватил министр Пауга. — Да вот вам пример. По утрам я иногда хожу в министерство пешком. Полезно для здоровья. Вчера иду я мимо Национального театра, вижу, несколько рабочих ремонтируют что-то. Смотрят на меня, видимо узнали. И один прямо вслед мне заорал: «Вон он, кровопийца, шагает! Мы на него целый день за два несчастных лата работаем, а он от жиру лопается!» Это я — кровопийца! Вот как они понимают заботу о благе государства.

— Что ни говорите, господин Никур, — грозя пальчиком, пропела хозяйка, — но вы слишком распустили вожжи, — я это не только вам, я каждый день и мужу твержу то же самое. До чего дело дошло, если каждый оборванец может безнаказанно обругать в глаза министра? Неужели в центральной тюрьме не найдется места для этих крикунов?

— Если бы мы стали обращать внимание на все подобные демонстрации, нам бы пришлось построить еще десять таких тюрем, — хладнокровно ответил Никур.

— Тогда посылайте их на принудительные работы, — наставительно продолжала госпожа Каулен. — Пусть они роют торф, строят дороги. Когда человеку надо работать с утра до ночи, у него не остается времени на болтовню. Иначе нам с вами скоро нельзя будет и на улице показаться.

— Мы так и делаем, голубушка, — сказал Каулен. — Немало этих горлопанов и торф роют и чинят дороги, это куда выгоднее, чем держать их в тюрьмах. Изрядное количество рабочих рук требуется и для крестьянских хозяйств, я разумею крупные хозяйства, владельцы которых айзсарги[10], члены волостных правлений — служат в сберегательных кассах или сельскохозяйственных обществах. Нельзя же с них требовать, чтобы они сами и пахали и косили. А если мы всех недовольных рассуем по тюрьмам, кому же тогда работать? — Каулен притворно недоумевающе развел руками.

Все рассмеялись.

— Дальше. Дети таких вот крепких хозяев со временем тоже станут айзсаргами. Это оплот государства, наша опора. Как же они подготовятся к этой роли, если ничего не будут знать, кроме работы в поле или в хлеву? Нет, без батраков им нельзя. И вождь поступает в высшей степени дальновидно, не позволяя повышать оплату батрацкого труда. Вот вам прожиточный минимум, а больше — ни-ни.

— Тем более, — проблеял нежным тенорком поэт Раса, — тем более, что повышение заработной платы чревато опасными последствиями. Батраки тогда захотели бы давать образование своим детям. И вот представьте себе нашествие этой, прошу прощения у дам, пропахшей навозом интеллигенции.

Мелнудрис на мгновение оторвался от своей тарелки.

— Что там ни говорят, — промямлил он, не переставая жевать, — в государственных учреждениях должны сидеть дети землевладельцев, их и надо учить.

Заговорил Никур, и за столом сразу воцарилась тишина.

— Вы, господа литераторы, давно бы должны были извлечь из этого урок и начать писать романы и разные там поэмы о благотворном значении физического труда. А вам это редко приходит в голову. Нам надо, чтобы хозяин-патриарх был окружен в глазах народа ореолом. Нам надо и в большом и в малом возвышать авторитет хозяина. Каждый работодатель — вождь своих рабочих или служащих. Учите почитать его, любить его сыновней любовью. Заткните рты коммунистам, чтобы нам не слышать больше таких слов, как «кровопийца», «эксплуатация», «борьба», «протест». Пишите о единстве и содружестве всех классов, пишите о том, что мир — благоденствие, вражда — разорение. Древние традиции латышского крестьянского двора должны возродиться в современных условиях. Если мы этого не добьемся, нас будут не только ругать в глаза, нас скоро забросают камнями. В своем кругу мы можем говорить откровенно. Борьба идет ожесточенная, не на жизнь, а на смерть. Рабочие не хотят работать за два лата в день, но, если мы станем платить им больше, у нас не будет капиталов, мы не сможем удовлетворять высшие культурные потребности, которые вытекают из нашего общественного положения. И не забывайте, что они хотят лишить нас этого положения. Дешевая и послушная рабочая сила — вот основа нашего благополучия.