Собрание сочинений. Т. 3. Буря - Страница 109

Днем и ночью кипела работа в районе. Самое ценное было уже эвакуировано. Архив райкома — в надежном месте. Но разве можно в несколько дней увезти все, что строилось и производилось годами? Надо было спасти, не дать врагу захватить самое ценное, самое важное, что больше всего понадобится в великой борьбе. Если время позволит, можно будет подумать и об остальном. Если время позволит…

В эту борьбу за время, в эту огромную работу по спасению ценностей включился весь трудовой люд столицы молодой советской республики. Ему не могли помешать ни распространяемые врагом слухи, ни налеты, ни обывательская паника — рижский рабочий до конца выполнял свой долг советского патриота. В пламени пожаров, высоко над городом, поднималась мужественная его фигура, отбрасывая гигантскую тень. Он боролся.

27 июня Силениек послал своего помощника к Прамниеку с просьбой срочно зайти к нему в райком. Угрюмый и подавленный вошел Эдгар Прамниек в кабинет Андрея.

— Ты еще в Риге? — даже как-то удивленно спросил он. — А я еще вчера слышал, что все большевики уехали и что в Риге не осталось ни одного советского учреждения.

— Мы уйдем, когда это будет нужно, — ответил Силениек. — А вот тебе пора подумать об эвакуации. Поэтому я и позвал тебя. Что ты намерен делать, Эдгар?

— Разве я могу выбирать? — пробормотал художник. — Куда мне уезжать? Жена через две недели должна родить.

— Я помогу тебе эвакуироваться. Сегодня мы отсылаем в тыл часть районного аппарата. Возьмем и тебя с Ольгой.

— А имущество? Обстановка? А мои картины? — разволновался Прамниек. Он нервно заходил по кабинету. Зажатая в зубах трубка дрожала. — Если все бросить, это все равно что пропадать самому.

— Я помогу тебе вывезти имущество и картины, — продолжал Силениек. — К эшелону, который сейчас грузится на станции Земитана, должны прицепить еще один товарный вагон. Если хочешь, устроим тебя в этом вагоне, вместе с картинами и имуществом.

Прамниек молчал, но по лицу было видно, что предложение Силениека его не радует.

— Тебе хочется остаться с немцами? — спросил Силениек.

— Да нет… — мотнул головой Прамниек. Пряди густых волос упали на лоб, из-под них лихорадочно блестели глаза. — Какое это имеет значение, Андрей? Все равно никуда не убежишь. Пусть уж немцы поймают меня в Риге, чем где-то под Москвой…

— Ты не веришь в нашу победу? — И хотя Прамниек молчал, Андрею ясен был его ответ. — Значит, вот ты каков? Эх ты, Фома неверующий! А я думал, что имею дело с настоящим человеком.

— Ты меня не так понял, Андрей… — трагически простонал Прамниек. — Я домашнее животное. Совершенно не переношу бродяжнической жизни. Погибнуть где-нибудь в кустах? К тому же Олюк… Нельзя же требовать, чтобы она рожала в придорожной канаве.

— Я понял тебя. Обыватель ты, Прамниек. Тебе нужна мягкая кровать и тишина, даже когда весь мир грохочет. Ты все норовишь усесться на двух стульях. А эту тишину и мягкую кровать пусть тебе обеспечивают другие. Пусть другие борются, пусть они идут по грязи, гибнут в боях — только не трогайте Эдгара Прамниека, потому что он не может жить без удобств. Послушай, уважаемый братец. Я зову тебя в совместный путь. Он труден и далек, но он приведет к победе. Это путь советского человека. Если ты пойдешь с нами, мы всегда тебя поддержим в тяжелый час. Но ты отказался. Так подумай хоть о том, что, если ты запятнаешь себя, потом ни один честный человек не подаст тебе руки.

Прамниек опустил голову, хотел что-то сказать, но слова не сходили с языка. Он вышел бледный, понурый.

Силениек, прикусив нижнюю губу, угрюмо смотрел ему вслед. Он сердился и в то же время жалел этого человека.

Рано утром мамаша Лиепинь приехала в Ригу за Эллой. Та уже собрала все свои вещи, и их уложили на подводу. В ее положении оставаться в городе было безрассудством, поэтому Петер согласился с тем, что последние недели беременности Элле лучше провести у родителей. Там будет спокойнее.

— Если положение изменится, я за тобой приеду, — сказал он прощаясь. — Обязательно приеду. Обо мне особенно не беспокойся, я не пропаду. — И, нагнувшись к уху Эллы, застенчиво шепнул: — Заботься о малыше, люби его и за меня, пока я сам не смогу его приласкать.

— А ты береги себя, — наставляла его Элла, — не лезь в опасные места. Подумай о нас.

Вот они и расстались. Оставшись один, Петер Спаре мог целиком отдаться своему долгу, и он делал это без оглядки.

Прямо со станции Ояр Сникер направился в горком партии. Вся Лиепая была уже на ногах. Рабочие спешили на заводы. У газетных киосков вырастали длинные очереди. Люди надеялись найти в рижских газетах какие-нибудь сообщения о событиях, которые, как снег на голову, свалились на лиепайцев. На рассвете их разбудили сирены воздушной тревоги и разрывы бомб. В воздухе ревели моторы немецких бомбардировщиков. Они, как стая коршунов, повисли над городом, бомбили военный порт, железнодорожную станцию и стоящие на рейде суда.

Стреляла зенитная артиллерия. В воздух поднялись советские истребители. Началась война. По дороге в горком Ояр узнал все утренние события. Чувствовалось, что для каждого из этих людей, с напряженными, серьезными лицами стоявших на углах улиц, на площадях, у моста через канал, началась другая жизнь. Пульс города забился быстрее. Звеня, промчалась пожарная машина.

звонко пели молодые голоса краснофлотцев. Стоя в грузовой машине с винтовками и автоматами в руках, они пронеслись по улице, и их песня еще долго-долго доносилась издали, пока ее не заглушили другие звуки. Какой-то пароход, с валившим из трубы дымом, вышел через ворота порта в море. Рыбачьи моторки стояли у берега, и облепленные чешуей рыбаки смущенно поглядывали на спокойное море. Странным казалось им, что сегодня они не могут выйти на лов.

Кабинет Буки был полон народа.

— Вот и хорошо, что приехал, — сказал он Ояру. — Лиепаю надо подготовить к войне. Лиепайцы хотят драться, и нам надо вооружить их.

Это было не заседание с пространными речами, а краткое совещание о плане действий. Как лучше оборонять свой город? Как драться с врагом, если он покажется у ворот города?

Каждый излагал свое предложение в двух-трех словах. Само собой понятно — драться! Любой ценой удержать город, что бы ни случилось. Надо рыть окопы, вооружать рабочих, подготовиться к бою. Враг не заставит себя долго ждать, — достаточно было взглянуть на карту, чтобы убедиться в этом: расстояние от германской границы до Лиепаи хороший танк мог пройти в несколько часов. Совсем не требовалось быть большим стратегом и для того, чтобы понять, что немцы поспешат в самом начале войны захватить эту крупную военно-морскую базу.

Надо было ко всему приготовиться, не дожидаться, когда придут немцы.

«Быть наготове». С этой мыслью Ояр ушел с совещания, с нею пришел и на фабрику. И это были первые слова, с которыми он обратился к рабочим, собравшимся в помещении главного цеха.

— Нельзя отдать наш прекрасный город врагу, — говорил он, — не будем дожидаться, когда подойдет Красная Армия защищать Лиепаю. Мы находимся рядом с границей. Нам первым придется принять на себя удар. Пусть же враг почувствует, что здесь не Франция, не Бельгия и Голландия, где чванливый, обвешанный оружием фриц может прогуливаться, как индюк вокруг хлева. Пусть знают, что это Советская Латвия! Дадим ему в морду так, чтобы его скрючило. Превратим нашу Лиепаю в стальной орешек, о который Гитлер обломает зубы. Товарищи, это будет не шутка, не игра. Это будет борьба не на жизнь, а на смерть. Если мы хотим победить, нам надо уметь и умирать. Умирать, как солдатам, за свой родной город, за советскую отчизну и народ, с оружием в руках, без страха и сомнений. Кто хочет взяться за оружие и идти на врага, тот пусть выходит вперед.