Собрание сочинений. Т. 3. Буря - Страница 105

Большинство участников совещания сразу же разъехалось по своим учреждениям и предприятиям. В кабинете Калнберзиня остались только некоторые члены Бюро Центрального Комитета, и совещание продолжалось еще с час.

Когда все вопросы были обсуждены, члены Бюро пожали друг другу руки, и клятвой прозвучали их скупые, простые слова:

— Выдержим! Что бы ни было, мы должны победить!

После этого они разошлись. В Риге и по всей Латвии закипела боевая работа во имя грядущей победы. Подавляющее большинство участников этого совещания больше уже не возвращалось на свои квартиры. Так же, как год тому назад, сутки слились в один непрерывный рабочий день.

…Состояние неизвестности, тревоги продолжалось короткий момент, пока люди не привыкли к новому положению. Рабочие, придя утром на заводы и фабрики, узнавали о начавшейся войне. Так же, как вчера, раздавался гул машин, по улицам неслись трамваи и в магазинах шла торговля, только лица у людей стали серьезными, какая-то собранность появилась во всех их движениях. Они продолжали еще жить привычным ритмом, понимая, что все изменилось, стало за эту роковую ночь другим и их деятельность и существование обрели новый смысл. Хотя бои шли еще далеко от Риги и ни один вражеский самолет не показался над городом, суровое дыхание войны уже веяло вокруг. И, словно наперекор событиям, стояли прекрасные летние дни. Солнце продолжало светить, как будто ничего не случилось, деревья дремали на бульварах, оглушительно чирикали воробьи, а старик извозчик терпеливо клевал носом на козлах у ворот парка, поджидая седоков.

Всех людей в то время можно было разделить на три разные группы.

Первые — те, кто глубже всех проникал в смысл свершавшихся событий. Серьезно и с полной ответственностью смотрели они в глаза правде, старались своими делами повлиять на ход событий. Они были готовы к борьбе. Обычная работа казалась им теперь незначительной, не соответствующей времени. Упорные, дерзкие, уверенные в своих силах, они походили на могучие скалы, над которыми могут проноситься все ураганы мира, не будучи в состоянии поколебать их.

Вторые — это те, кто отходил в сторону и равнодушно наблюдал происходящее, как будто оно их не касалось. Сегодня, как, впрочем, и всегда, они ничуть не стремились принять участие в борьбе ни на той, ни на другой стороне, думая лишь о том, как бы сохранить свою жизнь. «Пусть уж борются другие, а мы — мирные граждане и политикой не занимаемся. Не требуйте, чтобы мы безумствовали вместе с вами, и не укоряйте нас за бездействие: такими мы родились, такими и будем. Мы всегда приспособимся, и наши требования невелики; оставьте нас в покое!»

К третьей группе принадлежали те, кто с трудом сдерживал свою радость. Если бы это не было сопряжено с известным риском, они бы плясали на улицах и бросали вверх шапки. Они шныряли по городу, они ко всему присматривались, они молча, издевательски смеялись над горем людей, а сойдясь с единомышленниками, злобно ликовали в предвкушении своего торжества.

Жизнь неумолимо раскрывала подлинную сущность человека. Видно было, кто герой, кто бесшабашный сорви-голова или просто трус. Многие не в состоянии были отказаться сразу от прежних планов и думали об одном: любой ценой сохранить себя. Им приходилось тяжелее всех, потому что в то время каждый день грозил опасностями. Многие искали утешения в фатализме, обманывая себя, обманывая инстинкт самосохранения.

Но такие люди, как Андрей Силениек, в первый день войны, в первый ее час сказали себе: «В этой буре многие должны будут погибнуть. Ты капитан, который во время шторма должен стоять до конца на капитанском мостике. Твои руки не должны дрожать, тебе нельзя искать убежища. А если случится так, что ты пройдешь через все бури и увидишь своими глазами победу, это будет огромным, но неожиданным счастьем».

Так он сказал себе, и в его душе больше не оставалось места страхам и волнениям.

В полдень 22 июня из Москвы прозвучали по радио исторические слова товарища Молотова: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Как высеченные стальным молотом на гранитном утесе, запечатлелись эти слова в сознании народа, и отныне их не могли изгладить никакие переживания, никакие неудачи и трудности. Скупые, четкие слова, перед чьей правдой должен был сойти на нет оголтелый лихорадочный напор противника, — они проникли в самую душу и сознание советского народа, чья сила поразила все человечество.

С первого же дня войны по городу стали распространяться тревожные слухи. Гуго Зандарт усердствовал и в клубе художников, и на улице, и в квартирах знакомых.

— Слыхали? В Спилве выброшен немецкий десант. Аэродром уже в их руках, и ни одна советская машина не может подняться в воздух.

— Вы уже слышали? У Даугавгривы, возле Буллюциема, немецкие корабли высадили десант. Он уже захватил крепость и движется к Задвинью.

— Вы уже слышали? Между Тукумом и Кемери сброшены две тысячи парашютистов. За заводом «Квадрат», в районе Сортировочной, сброшено семьсот человек.

— Немецкие танки уже в Мейтене и подходят к Елгаве.

После первого налета вражеской авиации на Ригу слухи стали расти. Почти через каждые десять минут к ответственным партийным и советским работникам звонили по телефону анонимные благожелатели: «Почему вы ничего не предпринимаете, когда враг у ворот Риги? В больничном саду в Задвинье спрятался целый батальон немцев. Горит ВЭФ… Взорвана Кегумская электростанция… Киш-озеро полно немецких подводных лодок!»

Но эти выдумки быстро разоблачались. Намерения пятой колонны были ясны: создать панику и дезорганизацию, помешать работе руководящих учреждений. И когда поздно ночью к Силениеку позвонил один из таких услужливых типов, который будто бы своими глазами видел, как по Московской улице промаршировали в сторону центра две роты немцев, Андрей спокойно ответил:

— Если вы перепуганный обыватель, которому везде чудятся привидения, выпейте холодной воды и ложитесь спать. А если вы из пятой колонны и ловите на удочку дураков, то убирайтесь к черту. Мы плюем на ваших немцев! — и положил трубку.

Через несколько минут снова звонок. Потом еще и еще. Тогда Силениек усадил за телефон одного рабочегвардейца. Когда раздавался телефонный звонок, тот брал трубку и сам задавал вопрос:

— Что? Снова парашютисты? Десант? Вот как? — и вешал трубку.

Прекрасный, героический пролетариат Риги… Когда настал час серьезных испытаний, он пришел со своим чистым и мужественным сердцем и сказал: «Будем драться до последней капли крови. Давайте оружие, давайте задания. Покажем Гитлеру, кто мы такие!»

Рабочая гвардия взяла на себя охрану заводов и фабрик и снова встала на зоркую вахту, готовая до последнего вздоха защищать жизнь, начавшуюся с 17 июня 1940 года. Сейчас, когда над этой жизнью нависла грозовая туча, рабочие еще яснее почувствовали, как она дорога им. Им не нужно было раздумывать и взвешивать, они не спрашивали, что означает эта война, — они это знали.

Героические струны 1905 года снова зазвучали в их сердцах. Как только на пороге Латвии раздался топот подкованного сапога немецкого юнкера, сразу же воспрянул бессмертный дух латышских стрелков. С первым порывом бури вековая вражда и ненависть вспыхнули мощным пламенем, и новый латыш — советский латыш — вступил в смертный бой.

Поздно вечером Айе позвонил Юрис:

— Как ты себя чувствуешь, дружок? Долго еще проработаешь?

— Юри, — укоризненно прозвучал голос Айи. — Ты ведь знаешь, какое сейчас время.

— Знаю, знаю. Я только хотел сказать, что домой нынче не приду. Эвакуируем две фабрики и готовую продукцию. Мне надо самому проследить, как идет дело.

— Если выберешь время, позвони еще раз ночью. Я тоже здесь останусь до утра.

И снова она забыла обо всем, отдавшись работе. Какой великолепный народ ее комсомольцы, какие бесстрашные, кристальные сердца! Как они рвались на самую трудную, самую опасную работу…

— Товарищ секретарь, почему я должен дежурить в райкоме, когда другие уходят в отряды истребителей? — жаловался молодой парень. — Стрелять я умею. Я хочу драться, хочу на фронт.