Собрание сочинений. Пробуждение: Интерлюдия; Сдается внаем - Страница 10
Она сказала мягко:
– Почему ты не любишь этих родственников, папа?
Сомс приподнял уголки губ.
– С чего ты это взяла?
– Сеlа sе vоit[27].
«Это себя видит» – ну и выражение! Прожив двадцать лет с женой-француженкой, Сомс все еще недолюбливал ее язык: какой-то театральный. К тому же в сознании Сомса этот язык ассоциировался со всеми тонкостями супружеской иронии.
– Почему? – спросил он.
– Ты их, конечно, знаешь, а между тем и виду не подал. Я заметила, они глядели на тебя.
– Этого мальчика я видел сегодня в первый раз в жизни, – возразил Сомс – и сказал чистую правду.
– Да, но остальных ты знал, дорогой мой.
Он опять искоса поглядел на дочь. Что она выведала? Не проболталась ли Уинифрид, или Имоджин, или Вэл Дарти и его жена? Дома при Флер тщательно избегали всякого намека на тот старый скандал, и Сомс много раз говорил Уинифрид, что в присутствии его дочери о нем и заикаться нельзя. Ей не полагалось знать, что в прошлом у ее отца была другая жена. Но темные глаза Флер, часто почти пугавшие Сомса своим южным блеском, смотрели на него совсем невинно.
– Видишь ли, – сказал он, – между твоим дедом и его братом произошла ссора. С тех пор обе семьи порвали всякое знакомство.
– Как романтично!
«Что она подразумевает под этим словом?» – подумал Сомс. Оно ему казалось экстравагантным и опасным, а прозвучало оно так, как если бы Флер сказала: «Как мило!»
– И разрыв продолжается по сей день, мы не возобновляем знакомства, – добавил он, но тотчас пожалел об этих словах, прозвучавших как вызов.
Флер улыбнулась. По нынешнему времени, когда молодежь кичится своей самостоятельностью и презрением к такому предрассудку, как приличия, этот вызов должен был раздразнить ее своенравие. Потом, вспомнив выражение лица Ирэн, он вздохнул свободнее.
– А какая ссора? Из-за чего? – услышал он вопрос дочери.
– Из-за дома. Для тебя это дело далекого прошлого. Твой дедушка умер в тот самый день, когда ты родилась. Ему было девяносто лет.
– Девяносто? А много есть еще Форсайтов, кроме тех, которые значатся в «Красной книге»?[28]
– Не знаю, – сказал Сомс. – Они теперь все разбрелись. Из старшего поколения все умерли, кроме Тимоти.
– Тимоти! – Флер всплеснула руками. – Как забавно!
– Ничуть! – проворчал Сомс.
Его оскорбило, что Флер нашла имя «Тимоти» забавным, как будто в этом скрывалось пренебрежение к его предкам. Новое поколение готово смеяться над всем прочным и стойким. «Загляни к старичку, пусть попророчествует». Ах! Если б Тимоти мог видеть беспокойную Англию своих внучатных племянников и племянниц, он, конечно, сказал бы о них крепкое словцо. И невольно Сомс поднял глаза на окна «Айсиум-клуба»: да, Джордж все еще сидит у окна с тем же розовым листком в руке.
– Папа, где это Робин-Хилл?
Робин-Хилл! Робин-Хилл, вокруг которого разыгралась та старая трагедия! К чему ей знать?
– В Сэрри, – пробормотал он, – неподалеку от Ричмонда. А что?
– Не там ли этот дом?
– Какой дом?
– Из-за которого вышла ссора.
– Да. Но что тебе до этого? Мы завтра едем домой, ты бы лучше подумала о своих нарядах.
– Благодарю! Они все уже обдуманы. Ссора, кровная вражда! Как в библии или как у Марка Твена – вот занятно! А какую ты играл роль в вендетте, папа?
– Тебе до этого нет дела.
– Как! Но я ведь должна ее поддерживать?
– Кто тебе это сказал?
– Ты сам, дорогой мой.
– Я? Я, наоборот, сказал, что к тебе это не имеет никакого касательства.
– И я так думаю. Значит, все в порядке.
Она была слишком хитра для него: finе, как выражалась иногда о дочери Аннет. Остается только как-нибудь отвлечь ее внимание.
– Тут выставлено хорошее кружево, – сказал он, останавливаясь перед витриной. – Тебе должно понравиться.
Когда Сомс уплатил и они снова вышли на улицу, Флер сказала:
– По-моему, мать того мальчика для своего возраста очень красивая женщина. Я красивей не видела. Ты не согласен?
Сомс задрожал. Что за напасть! Дались ей эти люди!
– Я не обратил на нее внимания.
– Дорогой мой, я видела, как ты поглядывал на нее.
– Ты видишь все и еще много сверх того, что есть на самом деле!
– А что представляет собой ее муж? Ведь он тебе двоюродный брат, раз ваши отцы были братья.
– Не знаю, скорее всего, умер, – с неожиданной силой сказал Сомс. – Я не видел его двадцать лет.
– Кем он был?
– Художником.
– Вот как? Чудесно!
Слова: «Если хочешь меня порадовать, брось думать об этих людях» – просились Сомсу на язык, но он проглотил их – ведь он не должен был выказывать перед дочерью свои чувства.
– Он меня однажды оскорбил, – сказал он.
Ее быстрые глаза остановились на его лице.
– Понимаю! Ты не отомстил, и тебя это гложет. Бедный папа! Ну, я им задам!
Сомс чувствовал себя так, точно лежал в темноте и над лицом его кружил комар. Такое упорство со стороны Флер было ему внове, и, так как они уже дошли до своего отеля, он проговорил угрюмо:
– Я сделал все, что мог. А теперь довольно об этих людях. Я пройду к себе до обеда.
– А я посижу здесь.
Бросив прощальный взгляд на дочь, растянувшуюся в кресле, – полудосадливый, полувлюбленный взгляд, – Сомс вошел в лифт и был вознесен к своим апартаментам в четвертом этаже. Он стоял в гостиной у окна, глядевшего на Хайд-парк, и барабанил пальцами по стеклу. Он был смущен, испуган, обижен. Зудела старая рана, зарубцевавшаяся под действием времени и новых интересов, и к этому зуду примешивалась легкая боль в пищеводе, где бунтовала нуга. Вернулась ли Аннет? Впрочем, он не искал у нее помощи в подобных затруднениях. Когда она приступала к нему с расспросами о его первом браке, он всегда ее обрывал; она ничего не знала о его прошлом, кроме одного – что первая жена была большою страстью его жизни, тогда как второй брак был для него только сделкой. Она поэтому затаила обиду и при случае пользовалась ею очень расчетливо. Сомс прислушался. Шорох, смутный звук, выдающий присутствие женщины, доносился через дверь. Аннет дома. Он постучал.
– Кто там?
– Я, – отозвался Сомс.
Она переодевалась и была не совсем еще одета. Эта женщина имела право любоваться на себя в зеркале. Были великолепны ее руки, плечи, волосы, потемневшие с того времени, когда Сомс впервые познакомился с нею, и поворот шеи, и шелковое белье, и серо-голубые глаза под темными ресницами, – право, в сорок лет она была так же красива, как в дни первой молодости. Прекрасное приобретение: превосходная хозяйка, разумная и достаточно нежная мать. Если б только она не обнажала так цинично сложившиеся между ними отношения! Питая к ней не больше нежности, чем она к нему, Сомс, как истый англичанин, возмущался, что жена не набрасывает на их союз хотя бы тончайшего покрова чувств. Как и большинство его соотечественников, он придерживался взгляда, что брак должен основываться на взаимной любви, а когда любовь иссякнет или когда станет очевидным, что ее никогда не было – так что брак уже явно зиждется не на любви, – тогда нужно гнать это сознание. Брак есть, а любви нет, но брак означает любовь, и надо как-то тянуть. Тогда все удовлетворены, и вы не погрязаете в цинизме, реализме и безнравственности, как французы. Мало того, это необходимо в интересах собственности. Сомс знал, что Аннет знает, что оба они знают, что любви между ними нет. И все-таки он требовал, чтобы она не признавала этого на словах, не подчеркивала бы своим поведением, и он никогда не мог понять, что она имеет в виду, обвиняя англичан в лицемерии. Он спросил:
– Кто приглашен к нам в Шелтер на эту неделю?
Аннет слегка провела по губам помадой – Сомс всегда предпочитал, чтобы она не красила губ.
– Твоя сестра Уинифрид, Кардиганы, – она взяла тонкий черный карандашик, – и Проспер Профон.
– Бельгиец? Зачем он тебе?