Собрание сочинений и писем (1828-1876) - Страница 93

При этом рождается вопрос: при наших законах, при известных всем порядках где взял бесправный и беззащитный поселенец Петрашевский столько силы, чтобы взволновать целый Иркутск? Ответ на этот вопрос будет служить вместе ответом и на печатную клевету против тирана Муравьева. Муравьева в Иркутске не было. При нем, разумеется, грязный агитатор не смел бы и пикнуть, но в отсутствии его он был всемогущ и мог безнаказанно шуметь и клеветать, потому что никто кроме самого Муравьева не имел над ним власти: так высоко поставлены все политические преступники тираном сибирским. К тому же Петрашевский умел обеспечить за собою еще другую поддержку. Он сделался корреспондентом 3-го Отделения, столы которого, говорят8, завалены доносами Петрашевского и Завалишина. Не пренебрегая ничем, он искал опоры в крупном и мелком чиновничестве, даже в попах, равно как и в синем мундире. Опираясь таким образом с одной стороны на мнимое сочувствие Муравьева, который с ведома всех принимал его с почетом еще накануне своего отъезда, с другой же - на множество тайных и явных недоброжелателей Муравьева, запугивая одних генерал-губернатором, других - жандармами, третьих - "Колоколом", Петрашевский безнаказанно и беспрепятственно бушевал в Иркутске целое лето, целую осень, почти ползимы - до самого возвращения Муравьева в январе 1860 года. Он не довольствовался ни криком, ни клеветами, ни систематическим распространением нелепых и гнусных вестей, ни доносами в 3-е Отделение да в "Колокол" 9, нет, он то именем Муравьева, то именем Тимашева и наконец еще именем какого-то генерал-адъютанта, возвещенного ему будто бы из Петербурга, старался застращать следственную комиссию, наряженную по делу дуэли; подсылал в нее лжесвидетелей. Потом с помощью друга и союзника своего, советника губернского суда Ольдекопа10, личного врага Беклемишева, до такой степени запугал (Вероятно это опечатка вместо "запутал", как должно быть по смыслу.) несчастных и во всех отношениях ничтожных членов окружного суда, что те, сбитые с толку, произнесли известное вам злостно нелепое решение, которым, признавая с одной стороны, что юридических доказательств не нашлось ни против Беклемишева, ни против двух секундантов, тем не менее присудили их на основании общего говора как убийц к лишению прав состояния и к каторжной работе. Таким же образом старался он действовать и на губернский суд, и все это делал он те скрытно, - в этом его единственное достоинство, - он терроризировал целый город, все губернское и городское начальство,-в этом их стыд, - врывался в присутственные места, грозил советникам главного управления, как некогда Петр Великий в сенате, палкою и перед самим зерцалом, стращал их то Муравьевым, то синим мундиром, то таинственным генерал-адъютантом из Петербурга, то "Колоколом".

Прошло пол-лета, Петрашевский называл себя еще приверженцем Муравьева, тремя единственно против молодых людей, будто бы компрометирующих генерал-губернатора. Но вот пришли вести с Амура. Муравьев ясно выразил свое негодование против Петрашевского, велел напомнить ему его невыгодное политическое положение и советовал ему замолчать. Вместе с тем, оставаясь верным системе, принятой им раз навсегда в отношении к политическим преступникам, он писал к иркутскому начальству: "как ни прискорбны действия Петрашевского, я желаю, чтоб они остались для него без последствий". С тех пор Петрашевский стал отъявленным врагом Муравьева и слил свою злость с более старинною злобою Завалишина, с которым вступил с тех пор в дружескую переписку. Наконец Муравьев возвратился.

Терпеть действия Петрашевского он не мог ни как генерал-губернатор, ни как благородный человек; что же он сделал? Он отказал Петрашевскому от дома, отрешил товарища его Львова от места, занимаемого им в главном управлении, и велел сказать им обоим, что если они не перестанут неистовствовать, он будет вынужден выслать их из Иркутска. Что же тут жестокого и тиранического и можно ли было поступить мягче? 11

Львов и Петрашевский как политические преступники, скажете вы, заслуживали всякого уважения и снисхождения. Но если политический преступник украдет, разве он будет не вор [ом]; не убийцею, если он убьет того; не мерзавцем и не подлецом, если он наделает мерзостей? Неужели кто-нибудь в мире, царь ли он или политический преступник, может безнаказанно творить мерзости, и с которых пор мерзавец, носящий недостойным образом имя политического преступника, сделался святым и неприкосновенным? Где же справедливость и логика? Как благородный человек и как правосудный генерал-губернатор Муравьев должен был положить конец проискам и беззакониям Петрашевского. Вы спрашиваете, зачем он не представил его к переселению в Западную Сибирь или на Кавказ. Но во-первых такие представления редко удаются, ибо переселение в Западную Сибирь считается милостию, хотя и совершенно напрасно: для политических преступников жизнь в Восточной Сибири несравненно легче и привольнее, чем в Западной, где они до сих пор подвергаются бесчисленным утеснениям и оскорблениям, так что в последнее время многие поляки перепросились в Восточн[ую] Сибирь, где они находят и более уважения, свободы и гораздо более надежды возвратиться на родину. Итак по вашему человека, так много напакостившего и писавшего доносы на Муравьева, Муравьев .должен бы был или представить к милости,-но тогда где ж бы были разум и правосудие?- или должен был объяснить петербургскому правительству причины, побудившие его просить об удалении Петрашевского из Иркутска, т. е. сделать неисправимое зло самому Петрашевскому. Оставалось еще третье: предать его суду за громкую и очевидную противозаконность его поступков, что повлекло бы за собою неминуемо наказание Петрашевского плетьми, потому что по русским законам поселении, подвергается плетям и за меньшие преступления. Для того чтобы спасти Петрашевского от его собственного безумия и от последствий ею безумных поступков, Муравьеву ничего более не оставалось делать как выслать его из Иркутска. А в доказательство, что им руководила не злость и не мелкая мстительность, заметим только, что если бы он хотел сделать зло Петрашевскому, то он послал бы его так же легко в Туруханск или в Якутскую область или в Баргузин за Байкалом, а не в благодатный Минусинский край, один из центров золотопромышленности, на границе Западной Сибири.

Во все время пребывания Муравьева в Иркутске Петрашевского не было слышно, он присмирел. С Муравьевым шутить неудобно; трудно найти человека благороднее, великодушнее, но при всей доброте он - лев, а львиный гнев вызывать опасно. В Петрашевском много дерзости, но не храбрости, - интрига редко бывает мужественна, и храбрость не есть дело законников. Петрашевский знал Муравьева, а потому и молчал. Обманутый этим молчанием, Муравьев, уезжая в Петербург, просил генерала Корсакова (Михаил Семенович.), которому передал на время управление Восточною Сибирью, оставить Петрашевского в покое, пока он сам не нарушит покоя. Но едва лишь только лев скрылся, как волк-Петрашевский, ставший было овечкой, вновь обратился в дикого волка; едва прошла неделя по отъезде Муравьева, как он ворвался с старыми угрозами в два присутственные места, требуя в одном неправильно денег, в другом - объяснения причин удаления его товарища Львова из главного управления, и наконец подал в губернский суд ябеднически пасквильную просьбу по золотопромышленному делу, по которому он действовал как доверенный: в этой просьбе требовал он отвода помощника председателя губернского суда Молчанова, якобы причастного в смертоубийстве (в то время как губернский суд решением своим признал уже правильность дуэли), и по поводу каких-то 20.000 руб., будто бы следуемых от некоего золотопромышленника его доверителю, сумел письменно официально приплесть всю беклемяшевскую историю, перебрать и перебранить Беклемишева с товарищами и в сотый раз повторить нелепую, гнусную, им же самим сознательно созданную клевету. Генерал Корсаков пригласил к себе Петрашевского, желая в последний раз попробовать над ним меры кротости и убеждения; он старался его урезонить, но Петрашевский, не слушая ничего, стал грозить ему "Колоколом". Тогда, скрепя сердце, наместник генерал-губернатора в исполнение воли Муравьева сослал Петрашевского в Минусинский округ12. Для того чтобы дать вам последнее доказательство долготерпеливости Муравьева, прибавим, что Петрашевский проживал до сих пор в самом городе Минусинске, и что около месяца тому назад, следовательно гораздо прежде появления вашей филиппики против тиранства сибирского Муравьева, он дозволил Петрашевскому жить в губернском городе Красноярске.