Собрание сочинений и писем (1828-1876) - Страница 67
Наконец, есть еще один вопрос, о котором мне хотелось бы много поговорить с Вами, но к несчастью рамки письма, особливо же спешного письма, тесны; ограничусь несколькими намеками. Зачем оставляете Вы монополию славянского вопроса своим противникам-славянофилам, которые портят и уродуют его [по сво]ему образу и подобию? В этом вопросе есть [без со] мнения много романтичного вздору, миража, [не заслужи] вающего серьезного взгляда, славян. ..............
кокетничанье с неопределенностями. ......
. . . . . . . . . гнил. ..... .серьезная сторона,
которой ......... игнорировать не должен; это
вопрос будущн[ости южной] и юго-восточной Европы, пробуждение к жизни миллионов соплеменников, к которому, мы, русские, если хотим соблюсти собственную пользу и исполнить священный долг самопроявления - признак жизни, - равнодушны быть не можем (всё, что живет, вмешивается, а потому система невмешательства всегда казалась мне верхом нелепости или притворства). А в пробуждение жизни в славянах мы вмешаться должны, потому что это-вопрос пограничный, который должен разрешиться в нашу славу и ли против нас, - к тому же вопрос серьезный, действительный, нисколько не выдуманный филологами, как уверяют иные, а поставленный в настоящее время самим движением истории.
В славянском движении [18] 48-го года было много романтически-детского, искусственно-возбужденного и направленного австрийскою политикою, но оказались вместе с тем два огромные и несомненные факта: во-первых сознание всех славян без исключения, что им пришла пора жить, сильная потребность организироваться между собою, для того чтобы создать общеславянскую силу, а во-вторых общее инстинктивное ожидание спасения от России.
Славянский вопрос это - положительное выражение видимо предстоящего великого отрицания Австрийской и Турецкой монархий. Нужно же приготовить мнение в России, тем более нужно, что в славянской среде легче всего разрешается трудный русско-польский вопрос, а этот вопрос для внешней жизни России то же, что вопрос о крестьянах и об эманципации всех классов- для внутренней. Польша-наша Ирландия, мы пара[ли]зированы ею во всех наших внешних начинаниях, и система ее притеснения становится необходимо системою нашего собственного рабства. Польша для нас хуже и опаснее Ирландии, во-первых, потому, что она обширнее, и большая половина ее не в наших руках, а во-вторых, потому, что в нас далеко нет над нею того нравственного, умственного и материального преобладания, каким пользуется Англия в отношении Ирландии. Ирландцы- наивно-мифический, Польша - исторический великий народ, индивидуальность которого мы не сотрем никогда, - в этом было время нам [убедиться] ............. .го,
сделается мессианическим народ[ом] нашего времени, к чему к несчастию он стал [высказы]вать некоторую склонность. Но носить та [кой] ядовитый камень в своем организме в высшей степени опасно. Помните слова Jean-Jacques Rousseau (Жан-Жак Руссо.) к князю Радзивилу 6: "Si vous ne pouvez empecher la Russie d'avaler la Pologne, faites de sorte que jamais elle ne parvienne a la digerer" (Если вы не можете помешать России проглотить Польшу, устройте так, чтобы ей никогда не удалось ее переварить".). Желудок наш до сих пор не сварил и никогда не сварит Польши.
Между нами вопрос историею поставлен так тесно, что мы будем всегда или страстными и непримиримыми врагами и будем есть друг друга до тех пор, пока оба не рушимся, или должны сделаться тесными друзьями и братьями на равных правах свободы и независимости. Поэтому мы для собственного блага должны признать их право и подать им дружескую руку; они на том же основании должны принять ее: это- объективная необходимость как для нашей, так и для их стороны, и никакие субъективные чувства и сюсептибельности (Щепетильность.) не могут помешать осуществлению того, что внутренне необходимо. Мы должны сделать первый шаг и потому, что в настоящее время мы - виновные, мы - торжествующие, и потому, что нам хорошо, и головы наши свободнее, мы должны сделать первый шаг и не смущаться первыми неудачами, а они неминуемы: слишком много законного гнева и раздражения против нас с польской стороны. Мы, как свободные головою и сердцем, должны нежно и почтительно помочь им освободиться от польской idee fixe (Навязчивая мысль), которая, устремляя все их помышления на единую цель польского восстановления, делает его невозможным, должны помочь им избавиться от этой мессианической окаменелости, которая теснит их головы и души.
Ради бога пишите о них в своем журнале, отыскивайте в польской истории, Вам не менее известной, чем польский язык, отрадных для них явлений и фактов, не пропускайте ни одного случая сказать им доброе слово, чтобы они почувствовали что мы, русские, хотим уважать и любить их. Теперь и для Польши. ............. исходу.
В Томске, впродолжение этого [времени] я [успел] познакомиться с несколькими весьма замечательными людьми, возвращавшимися из ссылки на родину: в них всех без исключения заметил я решительную перемену. Они решительно убедились в бесплодности конспирации и понимают теперь, что если для Польши есть возрождение, то на пути нормального, широкого, основательного и разумного развития как в нравственном, так и в материальном отношении, и что, оторвавшись от старых традиций, убедившись в их совершенной несостоятельности, им нужно создать новую жизнь и искать новых путей для достижения любимой цели. Они поражены пробуждением новой жизни в России, смотрят на нее с поразительным недоумением, и хотя не находят еще в себе силы [чтобы] поверить в действительность этого явления и чтобы подойти к нему ближе, ощупать его, как Фома осязал Спасителя, но сознаются, что фиксированные, стереотипные предубеждения, составившиеся в их головах о России, сильно пошатнулись. Состояние душ и умов их смутно, они все находятся как в угаре: переход от окаменелого в текучее состояние-славное время для того, чтобы для взаимной пользы нашей на них действовать.
У Вас, любезный Катков, под руками огромная возможность сближаться с поляками и на них действовать. Всякий год приезжают в Москву и поступают в университет сотни молодых людей: я познакомился и подружился с одним из таких, с доктором Маткевичем, учившимся под влиянием Грановского, Кудрявцева и под Вашим влиянием. Ваши имена для него священны: вот Вам доказательство, что поляки способны признавать и любить русских.7 Беседуя с ним, я убедился также, как благодетельно действует московско-университетская умственная атмосфера на польский ум: она расширяет его, расширяя вместе с тем и сердце, а это - первое условие, соnditio sine qua nоn (Основное условие ) польского возрождения. От Вас зависит расширить и упрочить это благодетельное влияние на поляков, последствия которого для них, равно как и для нас, неисчислимы. ........
..................лучшим полякам, пусть пер......................................................................
холодность. Постоянство и выдержка в. ....... - залог политической силы-и Вы увид[ите], сколько выйдет из этого добра.
Ну, теперь о политике и об общих предметах довольно. Не надоел ли я Вам, и какое впечатление произведет на Вас мое письмо? Я писал его с неизъяснимым удовольствием, с открытым сердцем, с высоким уважением к Вам и с горячим желанием, чтоб оно было началом новой и крепкой дружбы - виноват, порядочные люди говорят "приязни" - между нами.
Я женился три месяца тому назад (5 октября 1858 года.) и вполне счастлив8. Теперь жду разрешения оставить Томск и вступить в Амурскую компанию, где cousin (Кузен.) Муравьев-Амурский9, благородный, деятельный, энергический и во всех отношениях замечательный человек, солнце Сибири, с исчезновением которого все здесь погрузилось бы в мрак и неподвижность, нашел для меня место 10. Надеюсь, что месяца через два начнется для меня деятельная жизнь. Бездействие меня давит, а тогда я буду вполне доволен своею судьбою и, если позволите, узнав получше край, буду посылать Вам статьи о Сибири и об Амурском крае.