Собаки! - Страница 13

И весь день, пока лодка лежала на грунте, капитан разводил спирт и выпивал с рыжебородым. К сумеркам, тот в последний раз назвал Сергея Макаровича «Рус бразер» и забылся тяжёлым сном. Теперь уже троица из экипажа «Спартака» погрузила иностранного гостя на надувную лодку, вложила ему в руки полканистры спирта и, таясь и озираясь, отвезла на берег…

Боевые пловцы вернулись с задания с неопровержимым доказательством — заграничным псом, Сергей Макарович получил месяц отпуска и путёвку в Пицунду, а рыжий гренландец полканистры спирта и смутные воспоминания о хороших людях, которым он, кажется, отдал свою собаку…

Маламут — крупная мощная эскимосская ездовая собака, которая может весить около 50 кг, высота в холке достигает 76 см. Величественный облик этой внушительной, похожей на волка, очень красивой собаки никого не оставляет равнодушным. Маламут по эскимоски звучит, как М-Лут, что означает — «бормочущий» или «бормотун». Псина постоянно бормочет и пришепетывает. Создаётся впечатление, что собака жалуется на жизнь или разучивает стихи. Не знаю, считать ли это недостатком породы… Недостаток же, по — моему, в том, что, намокнув, он начинает пахнуть рыбой, точнее сказать — пахнуть тухлой рыбой. Из-за этой особенности, порода крайне редко появляется на выставках.

Есть у Антона Павловича Чехова такой рассказ «Дорогая собака». Два приятеля офицера пьют коньяк, и один пытается продать другому свою собаку. Второй отказывается, первый снижает цену, затем уговаривает взять у него псину просто в подарок, а в конце спрашивает «есть ли здесь поблизости живодёрня», ибо собака ему просто осточертела. Такой вот невесёлый чеховский юмор…

Однако, у этого коротенького, на пару страниц всего-то, рассказа, есть своя история. Прочитал я её в дневниках А. И. Ревякина, известного исследователя и биографа Антона Павловича. Итак, как то летом, великий писатель снял дачу и, под шелест листьев и пение птиц, засел за работу. И вот в один из выходных приехал к нему знакомый редактор с женой и сыном. Прибыли они поздним вечером, похвалили дачу, сад, цвет лица Чехова и, как повелось, сели на веранде пить чай. Смеркается. В саду соловьи, ночная мошкара, свежий ветерок. Приятель, похохатывая и картавя, рассказывает последние редакционные новости, его жена изящно пьёт чай, сын ест ватрушку и с обожанием пялится на писателя. Первый самовар выпит, кухарка вносит второй и гостья, капельку кокетничая, интересуется, как, мол, работается здесь, вдали от мирской суеты. Чехов, уверяет, что изумительно, вот, полюбопытствуйте, сегодня перед обедом рассказ написал. Думает назвать «Дорогая собака». Не изволят ли гости послушать? Семья в восторге, хлопает в ладоши, просит. Антон Павлович читает. Редактор вскакивает, жмёт писателю руку, жена аплодирует, сын сидит, благоговейно замерев с куском ватрушки во рту.

— Антон Павлович, — говорит дама, — откуда, скажите на милость, и как рождаются ваши сюжеты. Ведь выдумать такое невозможно! Или возможно?

— Не далее, как сегодня утром, — мягко улыбается писатель, — я попросил свою кухарку избавиться от собаки. Дачники, жившие здесь до меня, бросили тут свою самоедскую лайку. Собака неплохая, но с крайне дурным характером — всюду гадила и выла по ночам. Вот я и распорядился пристроить её куда-нибудь. Так, представьте себе, вздорная женщина таки «пристроила» её. Отвела на живодёрню! А на вырученные деньги купила полдюжины ватрушек, которые так понравились вашему очаровательному мальчику.

Повисает пауза, во время которой юнец порывисто встаёт из-за стола и выплёскивает полную чашку горячего чая в лицо Антону Павловичу. Чехов опрокидывается со стула, мать визжит, приятель тащит сына прочь от стола. Скандал невероятный. Потом писателя мажут соком алоэ, дама пьёт валерьянку, редактор рассыпается в извинениях, в глубине дачи рыдает отпрыск. Когда страсти улеглись, Антон Павлович виновато объясняет, что никакой самоедской собаки в помине не было, что это чистый плод фантазии, что он не подумал, какой эффект это произведёт на неокрепшую психику, что он подлец и негодяй, что обязан немедленно принести извинения…

Такая вот история. Но она была бы не полной, без некоторого уточнения. Фамилия редактора была Урицкий. Сын же его, Моисей Соломонович Урицкий возглавил в 1918 году Петроградский ЧК.

Сибирские охотники говорят, что Хаски потому так бесстрашен, что у него четыре жизни. Я же всегда недоумевал, откуда появилась эта цифра четыре. Три, пять или семь были бы куда привычнее. Однако, легенда…

Было время, когда Бог расселял собак по Земле. В Северную Африку — Аиди, в Австралию — Динго, в Японию — Акиту, в Альпы — Папийона. Дошла очередь и до Сибири.

— Кто в Сибирь-матушку хочет? — спрашивает Господь.

Молчат собаки, мнутся.

— В Сибири хорошо, — продолжает Бог. — Тайга, дичи полным-полно, кедровые орехи, стерлядь, грибы, ягоды. Неужели никто не хочет в эти благодатные земли?

Помалкивают собаки, глаза прячут. Тут, вдруг, растолкав всех, выходит Хаски.

— Я готов, Господи.

— Вот молодец, вот красавец, — обрадовался Бог. — А за смелость такую, награжу. Будет у тебя теперь не одна жизнь, как у всех, а целых пять!

Сказано-сделано! Распределяет Господь оставшихся собак, как вдруг в задних рядах, шум, крик!

— Что такое? — вопрошает Бог.

— Хаски повесился!!!!

Вынули Хаски из петли, сбрызнули водой — ожил.

— Ты что же творишь, сукин сын! — вопрошает Господь.

А Хаски, оказывается, решил проверить, не умрёт ли он с первого раза. Осерчал Бог и лишил весь Хаскин род одной жизни.

Вот такая история…

26 февраля 1815 г. Наполеон, взойдя на корабль, покинул остров Эльбу, что бы через три дня высадиться на юге Франции и начать свои знаменитые Сто Дней правления.

Оказавшись на борту, Император тотчас же потребовал перья, бумагу и чернила, после чего заперся в каюте и сутки не покидал её. Окончив работу, бывший узник, вышел на палубу. После липкой духоты каюты, морской ветер, казалось, вдохнул в него новые силы. Император не знал, что ждёт его на берегу. Встреча со сторонниками, засада, безразличие толпы? Главное, что бы поскорее что-нибудь началось. Его начинало бесить это бесшумное скольжение по бесконечному морю, и Наполеон нервно зашагал по выбеленным доскам палубы. Команда, видя, что Император не в духе, с утроенным усердием принялась за свою морскую работу — подтягивать паруса, полировать лафеты орудий и возиться со снастями. Казалось, всех одновременно охватил некий порыв деятельности. Всех, кроме огромного чёрного ньюфаундленда, самозабвенно спящего в тени одного из бортов. Бонапарт вплотную подошёл к спящему псу и с минуту разглядывал его, покачиваясь с носка на пятку.

— Чей он, — не оборачиваясь, обратился Наполеон к пробегавшему мимо него матросу.

— Корабельный, мой Император, — вытянулся тот. — Держим на случай, если кто свалится за борт.

— О? Бросится спасать?

— Специально обучен, мой Император!

Наполеон, легонько пнул пса в бок и, когда тот, встрепенувшись, поднял сонную башку, быстро прошёл на нос корабля. Ньюфаундленд лениво последовал за ним. Взявшись одной рукой за вант, Император резко пригнулся и сделал вид, что прыгает в море. Мгновение и пёс бросился за борт.

— Достать его, — скомандовал Наполеон.

Пока собаку вылавливали из воды, Император подошёл к капитану и, не мигая, глядя ему в глаза, спросил, — Прикажи я, вы бы прыгнули?

— Не колеблясь, мой Император, — в глазах капитана тоже читалось нечто собачье.

— И что бы вами двигало? Страх или корысть? Отвечайте же! Только честно.