Собака Баскервилей из села Кукуево - Страница 9

Мы купили бутылку водки, пару пачек сигарет и направились в места обитания местного бомонда.

«Олимп» оказался сооружением, именуемым модным нынче понятием «спортивно-развлекательный центр», находящимся на окраине района «блочек». Исторически это был обыкновенный стадион советских времён, называвшийся в лучших традициях: «Ударник», помещения которого были отремонтированы, и в них разместились современные игровой и тренажерный залы, сауна, а также просторное уютное кафе-бар с высокими кабинками, обитыми дерматином, где посетители могли размещаться в комфорте и относительном уединении. Я купил пива, какой-то немудреной закуски, ещё триста грамм водки, чтобы не расстраивать бармена, и мы устроились в одной из кабинок.

— Ну как дела с избиенным адвокатским сынком? — поинтересовался Зосимыч, когда мы лихо махнули по рюмке и запили горькую янтарным душистым свежайшего разлива пивом из кружек. Зосимыч, смущаясь, попросил разрешения курить мои сигареты, «чтобы не вонять „Примой“ в приличном месте», я ехидно поинтересовался, почему он не считает таковым наш кабинет, на что получил ответ, что кабинет есть место рабочее и всё там должно быть устроено согласно комфорту. Сигарет мне, конечно, было не жалко, и Зосимыч принялся курить «Винстон», предварительно обламывая фильтр, дабы «не убавлять табаку крепкости».

— Дела у прокурора, — отмахнулся я, — у нас материал. Отказ написал сегодня.

— Орать будет женщина, — нахмурился мой сосед, коллега, а теперь и собутыльник.

— Будет. Пусть орет. Слушай, а зачем бабуся опять приходила? — я вспомнил, что совершенно упустил момент, когда же старушка покинула кабинет. Ну не оставили же мы её там в конце концов.

— Документ принесла на кошек, — вздохнул Денис Зосимович, и в голосе его послышалась безысходность.

— Техпаспорт? — пошутил я.

Зосимыч без тени улыбки вынул из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок старой пожелтевшей бумаги, на котором каллиграфическим почерком крупными буквами было выведено следующее:

«Кошки. Количество 2 шт. Пропали приблизительно в конце августа — начале сентября 1999 г.

Рыжей с белым масти, не густа в шерсти, глаза желтые. Кличка: Клеопатра.

Пятнистой трехцветной масти, пушиста в шерсти, глаза зеленые. Кличка: Дина. НАШЕДШЕГО ЖДЕТ СЕРЬЕЗНОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ!»

Грех, конечно, было смеяться над пожилым человеком, но я, каюсь, расхохотался и чуть не опрокинул кружку с пивом. Хорошо, что кабинки высокие и меня в этот момент не видели другие посетители кафе. Зосимыч теперь тоже улыбался в усы.

— А ты что думаешь делать с материалом на ментов? — спросил я скорее из вежливости, чем из любопытства.

— А не знай, время ещё есть, поглядим тут. Может и возбудю уголовное дело, шоб их постращать малёхо. Толку, правда, особого нет. Замнёт прокурор, нутром чую, замнёт. Хорошо хоть у этого папы-адвоката нету, — Зосимыч опять улыбнулся и принялся рассказывать. — Работал тут у нас в городе с год назад один адвокат, забодай его кальмар. Что интересно, из судейских. Уж не знай, за что его попёрли тут, говорил, вроде как сам ушёл в адвокаты. Так вот, он, адвокат этот, тут не одного дела не выиграл, представляешь?

Я кивнул, затянулся сигаретой, а Зосимыч, неторопливо смакуя, отхлебнул пивка и продолжал:

— Не очень умный мужик, хотя и взрослый. На допросах вечно тут глупости какие-то спрашивал, замечания всегда на протокол писал бестолковые. Однажды совсем заколебал он меня и я, значит, его спрашиваю, мол, что же ты ни одного дела-то не выиграл, совесть, дескать, не мучает вас, мужчина? А он мне отвечает: «Зато никому по моим делам не вынесли смертный приговор!» Каково, а? Это при том, что на смертную казнь давно мораторий наложен!

Я засмеялся и опять чуть не опрокинул кружку, взмахнув руками.

— Не мораторий, Зосимыч, а запрет к применению.

— Да какая разница, — мой напарник налил рюмки и торжественно произнес: — Ну, за юриспруденцию! Кратко будем, как генерал в кино говорил.

— А может за морскую авиацию?

— За неё отдельно, стоя!

— Тогда и за юриспруденцию стоя!

Я встал и, пока Зосимыч поднимался, окинул взглядом полутёмный зал кафе. Некоторых посетителей, сидящих в кабинках, было хорошо видно, и я с удивлением отметил, что, хотя в Средневолжске нахожусь всего третий день, кое-какие лица мне уже знакомы. Вон сидит в кампании симпатичная светловолосая девица — продавщица из гастронома, что напротив нашей прокуратуры, а от барной стойки отходит с бокалами какого-то коктейля мужчина в дорогом кожаном пиджаке, мой сосед по подъезду. В кабинке напротив нашей я увидел знакомое лицо. Это был давешний партнер Зосимыча по дискуссионному спаррингу, майор, кажется заместитель начальника РОВД, одетый теперь в гражданскую черную куртку, которую он то ли не успел, то ли не хотел снимать, а лишь расстегнул молнию, чтобы не запариться в жарком прокуренном зале.

— Смотри, Зосимыч, тут твой приятель майор Бандурин.

— Кондурин. Ой, ну его, давай не будем к себе внимания привлекать, а то сейчас подойдет и начнется, етить-колотить, вторая серия марлезонского балета про невиновных и виновных.

Мы сели обратно за столик и шёпотом выпили за юриспруденцию, потом за морскую авиацию, потом за своевременную контрацепцию. Я понял, что мне срочно надо освежиться и, отпросившись на минуточку в туалет у своего приятеля, поднялся, собираясь выйти. В этот момент из-за столика майора поднялись двое его визави и тоже направились к выходу. Я с удивлением узнал в них мужчину, просившего в «комке» корвалол позавчера и капитана милиции, с которым он разговаривал позже. Капитан, так же, как и Кондурин-Бандурин одетый в гражданское, провожал мужчину к выходу, поддерживая его за плечо, для чего ему необходимо было поднимать руку, в силу своего не слишком высокого роста. Зосимыч, который зачем-то тоже приподнялся, пошатываясь, сощурился вслед парочке и мрачно сказал:

— А это знаешь, что тут за хрен? Тот самый капитан Мерецков и есть. Вольный стрелок, побери его шайтан.

Да и хрен с ним, подумал я и пошагал на улицу. Вернулся минут через десять, умывшийся и немного посвежевший. За столиком с майором сидел теперь крупный лысоватый мужчина с семитским носом в дорогом костюме и рубашке с золочеными запонками, а рядом с ним двое стрижено-небритых, круглоголовых, уже почти повсеместно отошедших в прошлое «братков», в коротких кожаных куртках.

— Знаешь, что написано в туалете у уголовного розыска на втором этаже?! — приветствовал мое возвращение Зосимыч. — Обязательно посмотри!

— Слушай, а твой майор популярен, — ответил я и махнул головой в сторону противоположной кабинки.

Зосимыч приподнялся и снова сощурился, вглядываясь в зал.

— Это Ракшин. Директор стадиона. Спортсмены, етима. Деловые все, — Зосимыч театрально перекосил лицо, потом глубокомысленно добавил. — Тьфу на них всех тут. У нас своя свадьба, у них — своя. Пусть идут левым галсом. Ты мне вот что лучше скажи…

«Ну как это — зачем я пошёл работать в прокуратуру? А я тебе сейчас объясню! — Зосимыч в ответ улыбался и выжидающе смотрел на меня. — А действительно, зачем? Вроде бы я не идейный борец с преступностью. Нет… Ну, то есть, я, конечно, не считаю, что мне нет до этого никакого дела… то есть, не то чтобы равнодушен… хотя… ну, короче, я не готов класть свою судьбу на алтарь этой борьбы, вот!» Зосимыч продолжал улыбаться. «Хватит улыбаться, Зосимыч! Ну не знаю я зачем, понимаешь? Это обычная работа, такая же, как любая другая… Кто-то кладет кирпичи, кто-то людей лечит, кто-то преступников изобля… изобла… изобличает, вот!»

Нет, ну должно же быть какое-то объяснение, которое устроит хитро улыбающегося усатого «подлеца».

— Понимаешь… я не люблю адвокатов… и учёный из меня не вышел… но, оказывается, люблю власть… даже такую маленькую, как у следователя, а все-таки власть! И наверное, еще, как бы тебе это сформулировать, в общем, я за справедливость, понимаешь? И хочу, чтобы закон был законом, а не просто словами… Да прекрати ты уже улыбаться! Вот лучше сам скажи, а ты зачем пошел работать сюда, авиатор ты морской, етить-колотить?!