Со второго взгляда - Страница 2

Обратим внимание и на образ молодого рабочего Юры Бородина, почти мальчишки (повесть «Стажеры») — образ, в построении которого, без сомнения, присутствуют ощутимые следы внутренней полемики с трактовкой образа юноши в произведениях других писателей-фантастов. Каждая фаза перипетий героя «Стажеров» своеобразно повторяет соответствующую фазу перемещений и поступков персонажей литературных оппонентов Стругацких. В завязке повести («Мирза-Чарле. Русский мальчик») герой неожиданно для себя становится членом экипажа космического корабля прославленных Быкова, Юрковского и Крутикова (но причина этого совершенно прозаическая: юный вакуум-сварщик отстал от своей группы, направляющейся на строительство на один из спутников Юпитера). По ходу сюжета персонажи повести оказываются в сложных, подчас опасных ситуациях, но нигде авторы не дают возможности Юре Бородину совершить нечто выдающееся, героическое: на Марсе охота на летающих пиявок обходится без него, на Эйномии не он помогает «смерть-планетчикам», тревога на корабле оказывается учебной, и на Бамберге, среди «нищих духом», его помощь не понадобилась. Наконец, Пришельцев обнаруживает опять-таки не он, а Юрковский. И в финале герой не увенчан и не превознесен за свои поступки (согласно канонам) — тихо и скромно он готов продолжить свой рейс уже на другом корабле. Введение такого героя, как Юра, — это и попытка взгляда со стороны на «будни» людей будущего, работающих в пространстве Солнечной системы. Недолгий рейс Юры на «Тахмасибе» — школа мужания человеческой натуры, становление юноши коммунистического общества — каким его в самом начале шестидесятых Стругацкие искренне представляли (именно Юра одним из первых распознает клеветника и карьериста в добродушном на вид Шершне), это и освобождение от псевдоромантических стереотипов (в начале повести герой, естественно, мечтает «красиво умереть»), вырастающее в понимание, что «все мы стажеры на службе будущего», и каждый должен выполнить свой долг вне зависимости от того, «героическая» у него профессия или обыкновенная (этой же цели служит в повести и вставная новелла о смерти «маленького человека»). Благодаря космическому антуражу эти простые истины становятся еще более зримыми, приобретая вселенский, глобальный характер.

Как и Юра Бородин, подчеркнуто обыкновенен и негероичен Андрей Т. из «Повести о дружбе и недружбе», а те испытания, которые он претерпевает, спеша на помощь своему другу Генке, совсем не похожи на величественные подвиги. Ради спасения друга перейти бассейн с водой, подняться по скрипучей лестнице, отказаться от коллекции превосходных марок и т. д. — на первый взгляд, все эти поступки покажутся довольно скромными. Почему бы, казалось, авторам не потребовать от героя большего? Между тем даже неизбежный финальный поединок Андрея Т. с силами зла сознательно выведен за рамки повествования (эпизод кончается словами: «Андрей Т. мрачно усмехнулся и сделал глубокий выпад…») — в то время, как книги того же В. Крапивина трудно представить без захватывающих поединков, когда юный герой, если уж взял шпагу, то должен на глазах у изумленных читателей продемонстрировать чудеса храбрости. В «Повести о дружбе и недружбе» Стругацкие, выступая хорошими знатоками детской психологии, хотят подчеркнуть следующее: важно не то, сколь ценен поступок, так сказать, «по абсолютной шкале», а то, какое он имеет значение для самого героя. И тут, пожалуй, отказ от редкой почтовой марки для Андрея Т. перевешивает иные головокружительные подвиги романтических «сверхмальчиков». Тем более, что в контексте всего творчества Стругацких значимость этого поступка неожиданно расширяется, он приобретает дополнительный оттенок, что, безусловно, запланировано авторами: у Андрея Т. хватает мудрой «детскости», чтобы понять, что по сравнению с судьбой друга все марки мира — сущая чепуха. В конце повести он вообще раздаривает свои коллекции, что идет не от внезапно вспыхнувшего альтруизма, а от ощущения настоящих ценностей жизни, которые он постиг, преодолев трусость и пошлый «здравый смысл» во имя спасения друга: «Главное, оказывается, в том, что мир огромен и сложен, и дел в этом мире у человека невпроворот, что жизнь коротка, а Вселенная вечна, и смешно тратить свои лучшие годы на ерунду, а любая марка, даже самая знаменитая, есть всего-навсего кусочек раскрашенной бумаги, и стоит она никак не больше, чем пачка других раскрашенных кусочков бумаги, которую предложат за нее на распродаже…» Для читателей других произведений Стругацких — а часто без знания одной книги писателей восприятие другой может быть сильно обеднено (например, повести «Волны гасят ветер» — для тех, кто не знаком с «Жуком в муравейнике») — Андрей Т. оказывается выше в нравственном отношении и тихого пенсионера-коллекционера Аполлона («Второе нашествие марсиан»), который на возможность приобретения новых марок готов обменять даже право своего человеческого первородства (покорившись щедрым захватчикам-марсианам), и талантливого биолога Валентина Вайгартена («За миллиард лет до конца света»), который предает в себе ученого — в обмен на спокойную жизнь и материальные блага (среди последних получение им, коллекционером, редчайших марок — одно из главных). Для произведений Стругацких, где каждая дополнительная черта дает почву для интересных обобщений, даже такая заурядная частность, как увлечение героев филателией, вдруг может стать подлинным мерилом их духовной состоятельности. Причем, подобного рода сопоставления персонажей вполне уместны в рамках «фантастической реальности» произведений Стругацких.

И здесь несколько слов следует сказать о специфике художественного мира Стругацких, созданном писателями по определенным законам. Этот фантастический мир по своей конструкции близок — как это ни парадоксально звучит, на первый взгляд, — бальзаковскому. План «Человеческой комедии» Бальзак основывал на идее мира как целого, все его произведения — как бы законченные фрагменты одного обширнейшего литературного полотна, где господствует одна и та же реальность. Стругацкие также изображали свой выдуманный, фантастический мир как нечто цельное во времени и пространстве: каждое новое произведение достраивает его, укладываясь в общую картину, как плотно пригнанный элемент бесконечной мозаики, взаимодействуя с ней не только «краями» повествования, «точками сцепления», но и — что важнее — многочисленными сквозными реалиями, персонажами, мотивами, микросюжетами и прочим. Каждое новое произведение, с одной стороны, как бы опирается на многочисленные фантастические атрибуты, сюжеты, реалии, используемые в предыдущих повестях, а, с другой — дополняет этот мир уже новыми реалиями, сюжетами, персонажами. Причем, «опирается» следует понимать не в смысле бездумной эксплуатации уже наработанного, а в создании сквозных тем или героев, в разных ипостасях проходящих по произведениям. Например, один и тот же герой может быть главным, потом эпизодическим и просто упоминаемым лицом, затем опять появиться в качестве главного — у вдумчивого читателя возникает «собирательный портрет». И даже в той повести, где герой этот будет только упомянут, это не будет для читателя пустым именем, поскольку читатель уже знаком с ним по другим книгам. За этим персонажем уже будут стоять какие-то поступки, какая-то биография и т. д. (Достаточно вспомнить сквозных персонажей — Ивана Жилина, Максима Каммерера, Горбовского и др.). Принцип «цельности» распространяется практически на все произведения Стругацких, все они оказываются ассоциативно связанными и ощутимо влияют друг на друга. Поэтому зачастую только одна деталь (какой в данном случае является отношение героев к филателии) может, благодаря ассоциативным «сцеплениям», сказать о герое больше, чем развернутые описания.

Рассмотрение «Повести о дружбе и недружбе» в контексте всего творчества писателей дает возможность провести параллели, усиливающие юмористическое звучание повести. На это «работают» неприметные как будто бы детали, слова, обороты речи. Так, например, возникает забавное сопоставление Андрея Т. с его скромными познаниями в школьном курсе литературы — и вследствие этого — короткой памятью на имена литературных персонажей («Как же его звали-то? Печорин… Грушницкий… Они ведь там все только по фамилиям… Княжна Мэри… Или только по именам, без фамилий… Еще там был какой-то капитан… штабс-капитан… Иван… Иван… С этими фамилиями мне всегда не везло…») и кота-сказочника Василия из повести «Понедельник начинается в субботу», напрочь перезабывшего из-за склероза все, что знал («Вот с этими именами у меня особенно отвратительно! Абу… Али… Кто-то ибн чей-то… Н-ну хорошо, скажем, Полуэкт. Полуэкт ибн… мнэ-э… Полуэктович… Все равно не помню дальше, что было с этим портным»). Словечко «думатель» из «титула» электронной машины, вставшей на пути Андрея Т. (ВЭДРО — Всемогущий Электронный Думатель, Решатель, Отгадыватель), сразу же напомнит читателю знаменитый электронный агрегат Эдельвейса Машкина из «Сказки о Тройке» — «эвристическую машину» (старый «ундервуд» плюс неоновая лампочка), важной частью которого, по словам изобретателя, является именно «думатель»; все это вносит в описание самоуверенного электронного ВЭДРа непочтительное лукавство — что, кстати, и предопределяет итог экзамена, учиненного машиной Андрею Т. Употребление псевдоромантических литературных штампов обыгрывается почти в одних и тех же выражениях в пародийной главе «Понедельника…» («из глаз многочисленных слушателей обильно капали скупые мужские, горькие женские и светлые детские слезы. Суровые мужчины крепко обнимали друг друга и, шевеля желваками на скулах, хлопали друг друга по спинам») и в речи некоего Коня Кобылыча, главного противника Андрея Т. из «Повести…» («Генка — прежде всего!.. А мать пусть рвет на себе волосы и валяется в беспамятстве! А отец пусть скрипит зубами от горя и слепнет от скупых мужских слез»). Подобные сопоставления, помимо всего прочего, придают образу антагониста Андрея Т. черты не то персонажа плохой фантастики, не то писателя-халтурщика, что, в известной степени, и влияет на уровень «героичности» ответных поступков Андрея Т., и вновь подчеркивает пародийный заряд повести. Даже бластер, позаимствованный из космических боевиков, которым Конь Кобылыч поражает несчастный радиоприемник героя, вкупе со зловещим «Иди и сдохни!» не может напугать главного героя: «Ему и самому было немножко странно, что он не испытывает никакого страха перед этим фантастическим мерзавцем с фантастическим оружием» — Стругацкие едко высмеивают «общие места» современной фантастики, которые — по причине своей банальности — придают даже драматическим эпизодам «нестрашный», опереточный характер.