Сны инкуба - Страница 10

— Как ты сказала? — переспросил Натэниел.

— Я сказала, что буду очень рада.

Их удивлённые рожи почти того стоили.

— Где Анита и что ты с ней сделала? — со свирепой физиономией спросил Джейсон.

Я не стала объяснять. Как-то не могла придумать, как бы сказать Мике, что лучше было бы нам танцевать, и объяснить, почему, не выбалтывая секреты Мики Джейсону и Натэниелу. Так что я просто встала и протянула Натэниелу руку.

Он уставился на неё, но спохватился, принял её почти опасливо, будто боялся, что я её отдёрну. Наверное, он готов был спорить насчёт танца и не ожидал такой податливости.

Я улыбнулась, видя его непонимающее лицо.

— Пошли внутрь.

Он улыбнулся мне редкой для него открытой улыбкой, от которой все его лицо засветилось, и за одну эту улыбку я бы отдала намного больше, чем какой-то танец.

Конечно, благие намерения продержались у меня лишь до подхода к танцполу. И тут оказалось, что надо танцевать. На глазах у всех. На глазах у всех, а в основном эти «все» были копами. Никто не бывает так безжалостен, как копы, лишь дай им повод. Если я буду танцевать плохо, задразнят. Если буду танцевать хорошо, задразнят ещё хуже. А догадайся они, что я хорошо танцую со стриптизером, издёвкам конца не будет. И если я буду танцевать со стриптизером плохо, шуточки тоже будут… не слишком хорошими. Как ни кинь, а все клин.

Я снова стала четырнадцатилетней девчонкой, неуклюжей как колода. Но, имея партнёром Натэниела, неуклюжей быть практически невозможно. Может, в этом его работа, но он знает, как дать человеку раскрыться на танцполу. Мне только и надо было, что отбросить запреты и следовать за его телом. Вроде бы легче лёгкого, только не для меня. Спасибо, но мне нравятся те немногие запреты, что у меня ещё остались, и цепляться я за них буду до последнего.

Но сейчас я цеплялась за Натэниела. Немногое может меня напугать по-настоящему, но полёты на самолётах и танцы на публике входят в этот краткий перечень. Сердце у меня колотилось в горле, я давила в себе потребность смотреть на ноги. Ребята целый день добивались и добились, что я смогла танцевать — дома, когда видят только мои друзья. Но сейчас все уроки куда-то делись, и мне осталось лишь цепляться за руку и плечо Натэниела, вертя эти бесполезные круги, ничего общего не имеющие с мелодией и очень много общего — со страхом и неспособностью танцевать.

— Анита! — позвал Натэниел.

Я уставилась под ноги, стараясь не замечать направленных на нас взглядов.

— Анита, прошу тебя, посмотри на меня.

Я подняла глаза, и то, что он в них увидел, вызвало у него улыбку, и наполнило его собственные глаза сочувствием и лаской.

— Ты действительно боишься, — сказал он так, будто до сих пор в это не верил.

— Разве я когда-нибудь сознавалась в страхе, если не боялась?

— Точное наблюдение. — Он улыбнулся и заговорил тихо: — Смотри только на меня, мне в глаза. Ничто не важно, кроме человека, с которым ты танцуешь. Не смотри больше ни на кого.

— Звучит так, будто ты такие советы уже давал.

Он пожал плечами:

— Многим женщинам поначалу неуютно на сцене.

Я вытаращилась на него.

— Мне приходилось выступать в официальном костюме и выбирать партнёршу из публики на танец. В очень официальном, как у Фреда Астора.

Почему-то Фред Астор — не первая ассоциация, которую вызывает название «Запретный плод». Я это сказала вслух.

Его улыбка стала мягче, более ему свойственной.

— Если бы ты когда-нибудь приехала в клуб посмотреть нашу работу, а не просто подвезти кого-нибудь из нас, ты бы знала.

Я посмотрела на него вопросительно.

— Ты танцуешь, — сказал он.

Конечно, стоило ему это сказать, я тут же застыла. Как ходить по воде — если усомнишься, то не получится.

Натэниел осторожно потянул меня за руку и подтолкнул в плечо, и мы снова задвигались. Я в качестве компромисса смотрела ему в грудь, отслеживая движения его тела, будто он бандит, и у нас схватка. Смотри в таких случаях на торс, и увидишь все движения.

— Дома ты шла в ритме мелодии, а не я тебя двигал.

— Так то дома, — сказала я, уставясь ему в грудь и подчиняясь его движениям. Невероятная для меня пассивность, но сама вести я не могла, поскольку танцевать не умею. Чтобы вести, надо знать, что делаешь.

Музыка смолкла. Я протанцевала на публике целую песню! Есть!

Я подняла глаза к лицу Натэниела, ожидая увидеть на его лице выражение довольное или радостное, но ошиблась. Я вообще не могла прочесть выражение его лица. Оно снова стало серьёзным, но не только. Мы стояли, глядя друг на друга, и я пыталась понять, что происходит, и он будто хотел что-то сказать… Но что? Почему так серьёзно его лицо?

У меня было время спросить «Что случилось?», и тут заиграла следующая песня. Она была быстрой, с ритмом, и для меня уж никак не подходила. Я отпустила Натэниела, шагнула назад и повернулась, собираясь уходить, как он схватил меня за руку. Схватил и притянул к себе так сильно и резко, что я оступилась и упала бы, если бы не удержалась рукой, обхватившей его за плечо. Как-то вдруг ощутила я твёрдость его спины, изгиб его бока в чашечке моей ладони. Так близко я его держала, что мы будто сдвинулись вместе от груди до паха, и лицо его было до боли рядом. Так близко были его губы, что просто стыдно было бы не поцеловать их.

Он почти отпрянул, будто я схватила его внезапно, и так оно и было, хотя я не хотела. Потом он закачался из стороны в сторону и повёл меня за собой. И так мы пошли танцевать, хотя это не было похоже ни на один танец, который мне приходилось плясать. Я следила за его движениями не глазами, а движениями собственного тела. Он двигался, и я вместе с ним, не потому что так надо было, а как дерево подчиняется движению ветра, потому что иначе не может.

Я двигалась, потому что двигался он. Я двигалась, поняв наконец, что они все имеют в виду: ритм, слышимый пульс музыки, и это был ритм тела Натэниела, прижатого ко мне так тесно, что ничего я не ощущала, кроме него. Его рук, лица, тела. Рот его был искусительно близок, но я не стала сокращать расстояние. Я отдала себя его телу, тёплой силе его рук, но не приняла предложенный поцелуй. Потому что он так предлагал себя, как он умел: не требуя ничего взамен, просто отдавая. Этот поцелуй — я сделала вид, будто его не вижу, как бывало со многими другими.

Он наклонился ко мне, и на миг, всего лишь на миг перед его прикосновением я хотела произнести, нет, не надо. Но не произнесла. Я хотела этого. Хоть в этом я могла себе признаться.

Скользящее, нежное прикосновение губ — и поцелуй слился с ритмом качания наших тел, и они качались, и этот поцелуй шёл с нами. Натэниел целовал меня, и я повернулась к нему лицом и отдала себя движению его губ, как недавно движению его тела. Едва ощутимое прикосновение губ стало настоящим поцелуем, и его язык проник мне в губы, наполнил рот, его рот впился в мой. Но это моя рука гладила его лицо, брала в ладонь щеку, прижимала теснее наши тела, и я почувствовала, как выпрямился он под одеждой твёрдо и жёстко. Это ощущение заставило меня издать тихий звук, и я поняла, что ardeur проснулся раньше времени. Намного раньше. «А, на…», — произнесла какая-то часть моего сознания, и все моё существо с ней согласилось, но совсем не в том смысле.

Я оторвалась от его рта, пытаясь дышать, пытаясь собраться с мыслями. Его ладонь легла мне на затылок, прижимая меня к нему губами, и я утонула в его поцелуе, утонула в ритмах и приливах желания. Ardeur иногда позволяет увидеть чужое сердце, или хотя бы чужое либидо. Я научилась этим управлять, но сегодня будто эта непрочная узда порвалась, и я застыла, прижатая к изгибам и твёрдости тела Натэниела, ничем не защищённая. Он никогда не пытался воспользоваться моментом, никогда не переступал проведённой мною черты, ни словом, ни делом, всегда был безопасен. Сегодня он вдруг перестал реагировать на мои сигналы, на мои безмолвные стены. Нет, не просто не замечал их — он сквозь них ломился. Сносил их руками, лежащими на моем теле, ртом, прижатым к моим губам, телом, прильнувшим к моему. Одновременно отражать ardeur и Натэниела я не могла.