Сны Беатриче - Страница 2

Видно было, что она не знает, как обращаться с этой штукой, которую ей дали в качестве приложения к довольно безвкусному наряду. Тем не менее, голубые глазки ее живо блестели, она, нисколько не смущаясь, рассматривала дам и кавалеров и громко требовала разъяснений относительно всего происходящего у синьоры, которая сидела рядом с ней.

Некоторые ее замечания были так остроумны и неожиданны, и в то же время так по-детски невинны, что я еле удерживал смех... девочка внушила мне любопытство! Дождавшись, когда она осталась одна, я подсел к ней и попытался заговорить - она сначала недоверчиво молчала, но потом ее природная живость взяла верх над осторожностью, и она принялась болтать, как сорока, не обращая внимания на мои ухмылки и гримасы.

Через полчаса я уже знал, как зовут ее, ее тетку, ее кузин, узнал, что она круглая сирота, что воспитывается в семье родного дяди - в Вероне, хотя родилась и до позапрошлого года жила во Флоренции, что отец ее погиб на войне, а мать и младшая сестра умерли от малярии, что дом ее дяди находится... что сам дядя... а вот и он!

Мне тогда и в голову не приходило, что Пьетра... однако неделю спустя, когда я шел от обедни, из кареты, не спеша проезжавшей мимо, прямо под ноги мне был брошен камень, завернутый в тончайший батистовый платочек.

Когда я освободил душистую ткань от камня, на моей ладони оказалась крохотная записка. Чья-то явно неопытная в письме рука вывела на клочке бумаги - "Укради меня!". В уголке платочка я обнаружил вышитую монограмму П.Г. Пьетра Гвиди? Ну, чертенок!

Я стал бывать у Гвиди. Они - милые люди. Но... Пьетра ведь почти ничего не принесла с собой. Флорентийские Гвиди все потеряли во время муджеланской войны. Тем более в дядюшкином доме подрастали в это время еще четыре дочки - двенадцати, пятнадцати, семнадцати и двадцати лет. Ни одна еще не была замужем.

Я делал вид, что ничего не произошло, что мои визиты не имеют к ее выходке никакого отношения. Да так оно и было, правду сказать. Политические интересы дома Маласпина играли здесь неизмеримо большую роль. Мне было приятно и выгодно знакомство с Алессандро Гвиди, и я не уставал подчеркивать это. Пьетра же, если ей удавалось хоть как-нибудь попасться мне на глаза, выдумывала всяческие уловки, чтобы привлечь мое внимание - и этим смешила меня до слез. Раз она уронила платочек, пробегая мимо, - так, что я вынужден был его поднять и передать ей, из рук в руки. Принимая платочек, она изловчилась ущипнуть меня за палец, а когда я вздрогнул от боли, - растянула рот в нелепую искусственную улыбку, неловко поклонилась и упорхнула. В другой раз, во время ужина, она случайно оказалась vis- a- vis и, как бы по ошибке завладев моим стаканом, стала пить из него. Да Господи... всего и не упомнишь! Она вела себя настолько вызывающе, что это вскоре стало предметом семейных сплетен. Сестры откровенно издевались над ней. Однажды я слышал, как они бранились. По-моему, там дошло даже до драки, потому что Пьетра визжала так, что было слышно во всем доме, и Алессандро, с которым я в это время находился в библиотеке, был вынужден прервать нашу беседу.

Мне нужно было уезжать. Последний вечер в Вероне я провел у Гвиди. За ужином собралось все семейство. Я откровенно наблюдал за Пьетрой. Она была молчалива, печальна и походила на озябшего воробья. Сердце мое сжалось тогда впервые я почувствовал, что она как-то особенно мне дорога. Этакий белокурый дьяволенок... Девчушка могла бы быть моей внучкой. Мне даже казалось, что она чем-то неуловимо похожа на меня.

Ей было так плохо, так одиноко в этом доме, где ее глухо ненавидели только потому, что судьба проявила по отношению к ней столь явную скупость... она тогда была никому-никому не нужна, одна-одинешенька на всем белом свете. Похоже, я оказался единственным человеком, который за последние два года проявил к ней хоть какой-то интерес. "Укради меня!" На самом деле она, конечно же, хотела сказать - помогите мне вырваться отсюда, а я уж придумаю, как вам заплатить...

В тот вечер ей так и не удалось подойти ко мне, сказать хотя бы слово. Алессандро, его жена и старшая дочь все время были рядом, и бедная Пьетра не смела приблизиться.

Наконец, я распрощался со всеми и уже садился в карету... но вдруг, как из под земли, передо мной выросла бесформенная фигура в черном, маленькая ледяная ручка схватила мою ладонь, кто-то - совершенно неузнаваемым голосом - быстро проговорил: "Ради всех святых! Психея под каштаном. Сейчас!"- и тут же исчез, как не бывало.

Ну, чертенок!

В парке Гвиди имелась хорошо сохранившаяся статуя Психеи - в натуральную величину... действительно, под огромным каштаном, укромное местечко, нечего сказать. Час пополуночи!

За кого она меня принимает, честное слово!

Я сел в карету и велел трогать... но не успел проехать и двух кварталов, как тревога и скорбь одолели меня. Бедная девочка! Ждет, дрожит сейчас в темном парке, на холодном ночном ветру - а главное, какое унижение! А ведь она готова была довериться мне - как отцу... как мудрому другу... Так-то я распорядился этим доверием! А еще почитаю себя человеком просвещенным, лишенным предрассудков... ревнителем христианской любви...

... Не менее получаса я блуждал по парку - в темноте. Ночь была облачная, время от времени лунный свет пробивался сквозь тучи - и тогда я мог различить, куда несут меня ноги.

Как она бросилась ко мне, едва я приблизился! Мне кажется, если бы я не пришел,- она стояла бы тут до утра, прижавшись птичьим своим тельцем к холодному мрамору...

Ледяные пальчики, ледяные щечки... на ней была только тоненькая ночная рубашонка да черный плащ с капюшоном, который она в порывистом движении нечаянно уронила на траву.

Полупрозрачная ткань облепила ее - еще полудетские, но в то же время удивительно женственные - члены: покатые плечики, руки, маленькие острые грудки... Суламифь - да и только! При этом она дрожала то ли от холода, то ли от возбуждения и в немой мольбе протягивала ко мне руки...

- О синьор!- говорил ее взгляд,- Неужели вы оттолкнете меня?!

Я взял ее на руки и понес к дому.

Она обхватила мою шею ручонками, прижалась ртом к моему уху и, щекоча его губами, стала шептать про то, как низко она пала... как высоко меня ценит... как Гвиди ее убьют... как вообще м ы теперь появимся перед...

Это м ы - меня доконало!

Она, без сомнения, что-то почувствовала... рванулась из моих рук и... ты никогда не видел ничего подобного, ручаюсь!

В колеблющемся лунном свете, как серна, прыгая среди темных деревьев, заливаясь счастливым смехом - так серебряный колокольчик звенит, если его ненароком задеть,- полуголая, с хлещущими по плечам золотыми струями распущенных волос,- Пьетра металась по аллее в какой-то невозможной, дикой, в божественно прекрасной пляске... маленькая ведьма... Она то вскидывала руки над головой - и тогда ткань рубашки, натягиваясь, совершенно обнажала для взора грудь, живот, бедра, которыми она вертела как заправская жонглерша из бродячего театра... то, наклоняясь до земли, скользила руками по стройным ножкам, лаская собственными пальчиками их нежные формы - от носочка до коленки и выше, подбирая при этом и без того почти невидимый подол... то...

Короче говоря, Пьетра громко и внятно назвала свою цену!

Я был ошеломлен...

Потом... я не видел ее целых два года. Я сидел неотлучно в родовом поместье, изредка выбираясь в Луниджану, сочинял трактат " О магических свойствах камней, древес и гадов"... А Пьетра... она писала мне письма! Пьетра, которая в четырнадцать лет едва могла начертать свое имя! Сначала это были робкие маловразумительные послания ребенка, едва знакомого с тем, что называют "сладостным стилем"... я отвечал ей, по мере возможности, когда находил время среди своих многочисленных занятий, посылал ей книги, переписывал ей канцоны Кавальканти... благо, Верона не столь удалена от Луниджаны, как Падуя или Милан. Я наставлял ее, помогал советами, одобрял рвение к наукам, что неожиданно в ней проявилось,- и постепенно сходил с ума. Когда она начала писать стихи, я понял, что пропал. Теперь ей было уже шестнадцать. И она - по крайней мере, по письмам,- казалась мне кем-то вроде Мадонны Философии, которую ты воспел...