Сны Беатриче - Страница 1

Марина Саввиных

ГЛИНЯНЫЙ ПЯТИГРАННИК

(этюды о женской непоследовательности)

СНЫ БЕАТРИЧЕ

Я до сих пор являюсь к нему во сне: помни, Данте, помни!..

Бедняжка Джемма! К ней одной я его не ревновала. Он не посвятил ей ни строчки. И нажил с нею четверых детей.

Но эта - юная, каменная.

" В ней - сердце хищника, дыханье хлада..."

Я - чужая, Данте. Я не твоя. Никогда не была твоею. И не буду. Я всего только малышка Беатриче, какою и ушла на небеса, ибо душа не взрослеет и не старится.

Мне дано было уйти отовсюду, но - не из твоего сердца. Я любила твое сердце, как любят родной дом. Неужели теперь мне отказывают здесь в приюте? Неужели здесь отныне принимают лишь хищниц с каменными именами?

Люби ее! Люби - и помни! Я - здесь... Как незаметное облачко в знойный день, как рассеянный луч солнца - в пасмурный, как маленький цветок в ручке младенца Христа на иконе в ее алькове... я буду рядом всегда!

Я подслушаю стон твоей страсти - и превращу его в святую молитву, обращенную к Беатриче! Я накажу твою любовницу немотой и жестокосердием... Пусть- ка она попробует совладать со Мною!

Чувствуешь, как я забочусь об этом?! "Зачем Амор ей сердца не рассек, Пусть раскроит его и пусть раскроет, Пусть скорбь мою утроит Со смертью был бы я тогда в ладу. И в жар, и в хлад мой сокращает век Убийца, и мою могилу роет... Зачем она не воет, Как я из-за нее в моем аду!"

Никто, никто по тебе не взвоет, пока я тебя помню. А Памяти моей имя Вечность. Ты - моя запредельная греза. Я сама тебя придумала - со всем твоим загадочным миром... С каждой строчкой, которую когда-либо выводила и еще непременно выведет твоя рука.

1.

Маркиз Маласпина - достойнейший человек. Главное - образован, начитан, любезен... и в отличие от брата - политикой не поглощен. Мне спокойно с ним. Можно не опасаться, что нечаянно скажешь лишнее. Я чувствую себя здесь словно накануне большого похода - отдыхаю, набираюсь сил.

Вчера мы несколько часов провели с ним в саду. Я пытался разъяснить ему мой взгляд на причины природных и духовных явлений... он довольно быстро заскучал, и я снова обратил внимание на нездоровый цвет его лица и прочие признаки телесной немощи. Ему, пожалуй, далеко за пятьдесят. Я же нередко ловлю себя на ощущении превосходства собственного опыта - словно бы я был старше его по крайней мере лет на двадцать, двадцать пять. Иногда он рассуждает как юнец. Особенно, когда ему приходит охота поспорить. Но вчера голова его была занята предметом, чрезвычайно далеким от философии, поэтому наша беседа больше походила на лекцию. Конечно, он размечтался о Пьетре, ее приезд со дня на день ожидается. Мороелло был против этого брака... он был также против путешествия, которое вздумалось предпринять молодой маркизе Маласпина, - она отправилась на неделю к родственникам в Верону совсем одна, если не считать прислуги. У Мороелло, видимо, есть основания подозревать... Но Коррадо терпеть не может, когда Мороелло ему перечит. Стоило только младшему брату заикнуться о... и старший тут же пошел навстречу пожеланиям супруги, отпустив ее одну по причине собственного нездоровья.

Последнее время Коррадо преследуют хвори. Пьетра же так молода...

Боюсь, в обществе, которое представляют собой обитатели замка, девочке просто стало скучно. Она очень милая девочка, Пьетра... светленькая, как форель... с маленькой узкой ладошкой, в которую так и хочется положить жемчужину...

...на ней было зеленое платье... корсаж, расшитый золотом, и по подолу тоже - золотой флорентийский орнамент. Она ведь из Флоренции, знатнейшего флорентийского рода - кожа у нее очень белая, очень нежная, с легко проступающим румянцем, аккуратный, чуть вздернутый носик, что-то задорное, мальчишеское даже, во всем облике... кажется, наряди ее в колет и плащ, прицепи к поясу шпагу - и...

Она замужем всего несколько месяцев - а уже прибрала к рукам весь двор, фаворитки Коррадо мигом потускнели. Слава Богу, что Мороелло не столь часто балует брата визитами. С тех пор, как я покинул его гостеприимный дом в Луниджане, он прислал мне два письма - дипломатии Маласпина не обойтись без моего участия... Но мне милее послание Чино, что получил я третьего дня:

Когда, тоскуя, что умру в опале, Встречал красавиц я, которых мог Сравнить с любимой, сердце не берег, И всякий раз они его пронзали. И все равно к безжалостным рукам Отчаянье, что мною завладело, Меня влечет в объятья, нет сомненья. Одной, любимой, предан я всецело, Но в красоте других - и многих! - дам Приходится искать мне утешенья.

... мне снилось, что я - парю? - или подвешен на невидимой прочной нити... не вижу ни земли, ни тверди небесной... и какой-то звук, то ли пение печальное, то ли плач - тихий, тихий... пытаясь узреть источник звука, я задрал голову, вытаращив глаза, но только потерял ощущение верха и низа, закувыркался в пустоте... это не было страшно или плохо... может быть, это даже рассмешило бы меня, не будь я так непривычно легок. Это был зеленый свет - непрерывный поток зеленого света... я летел... я расширялся, растворялся в сиянии зеленоватого газа... и вот в правый глаз мне вошел золотой клинок - тогда я увидел Ангела с мечом в деснице... его русые кудри шевелились на обнаженных плечах, как будто тысячи длинных желтых змей их обвили, целуя... Ангел улыбался изогнутыми в виде лука румяными устами. Его грудь прикрывал серебряный щит, похожий на зеркало...

- Посмотри, Данте!- повеяло мне в душу - Взгляни... И очнись!

Зеркало приблизилось - я видел ясно, как никогда в жизни...

Из глубины терракотовых вод поднималось ко мне лицо мертвого человека. Черные веки, черные губы - белый гипсовый клюв и скошенный подбородок. Мертвец открыл глаза и грустно улыбнулся...

- Это ты, Коррадо?!- воскликнул я...

- Это ты, Данте?! - воскликнул он... И в ту же минуту я стал Коррадо Маласпина и увидел в зеркале на груди Ангела лицо мертвого Алигьери.

... Коррадо не вышел сегодня даже к ужину. У него распухли суставы. И сделалось что-то вроде небольшой лихорадки... Лекарь пустил ему кровь. Он очень ослаб. Но ближе к полуночи захотел меня видеть, буде я еще не отошел ко сну.

- Вот видишь, Данте,- сказал он, едва я переступил порог его кабинета,даже радость мне уже не под силу.

- Что - Пьетра?

- Здорова. Весела. Кажется, счастлива. Все хорошо, друг мой. Правда, надо признать, нынче я видел ее только издали.

- Она еще похорошела... так молода, так хороша... я был бы готов позавидовать тебе, если бы...

- Если бы - что?.. впрочем, можешь не отвечать. Сколько тебе лет - сорок... пять?..

- Сорок два.

- Мне пятьдесят четыре, но я чувствую себя двадцатипятилетним... в душе. Благодаря ей, Пьетре, понимаешь? в ней живет небесный огонь! эликсир бессмертия - я всегда об этом мечтал, о торжестве вечной юности... если бы ты знал, как я всегда боялся времени... и вот я победил его! Она - моя. Она меня любит!

Тут он неловко повернулся, пытаясь приподняться на подушках, и застонал...

- Черт! подагра проклятая... Ну, ничего... пара дней - и я буду танцевать! специально устрою бал - в честь возвращения Пьетры...

Я представил себе Коррадо, рыхлого и хромого, - в куртуазном танце и невольно усмехнулся. Он заметил это и обиженно поджал губы.

- Ничего не понимаешь! Ты, должно быть, как Мороелло... думаешь, я не замечаю твоего ехидства?

- Пьетра - ребенок... а ты - старик! Где она? Почему не возле тебя - с нежными заботами преданной сиделки, как подобает любящей супруге? А?

- Пошляк! - рассердился Коррадо,- о, ты не знаешь... ничего не знаешь! А берешься судить!

Я увидел ее три года назад на маленьком приеме у Бартоломео делла Скала в Вероне. Она приходится дальней родственницей делла Скала, и ее в тот год только что начали вывозить - ей было тогда четырнадцать лет. Среди дам она в тот вечер была самая молоденькая. И одета была скромнее всех, так что ее, бедняжку, почти и не заметили. Она сидела на резной деревянной скамеечке и вертела в руках веер из пластинок слоновой кости, инкрустированных перламутром.