Снова домой - Страница 18

– Он обязательно захочет увидеться со мной, – убежденно сказала Лина.

И Мадлен почувствовала в словах дочери страстное желание. Она поднялась и осторожно приблизилась к Лине: ей захотелось еще больше взъерошить волосы своей строптивой дочери. Однако Мадлен не посмела и пальцем шевельнуть.

– Боюсь только, золотко, что он тебя разочарует.

– Ничего подобного, – прошептала Лина.

Мадлен не сдержалась, погладила дочь по голове и сказала:

– Детка, хочу, чтобы ты поняла…

– Никакая я тебе не «детка»! Это тебя он не хочет видеть, тебя! А меня он не разочарует, не бойся. Сама потом увидишь!

Лина повернулась и выскочила из комнаты, изо всех сил хлопнув за собой дверью. Мадлен слышала ее грохочущие шаги вниз по лестнице. Затем громко щелкнул замок на входной двери.

Она осталась одна в комнате. Сидела и слушала Хелен Редди. «Ты и я против всего мира…»

Здание частной лечебницы Хиллхейвен протянулось вдоль значительной части пригородной улочки, напоминая собой небрежно сваленные в кучу детские кубики. На невысоком холме, чуть выше обсаженной деревьями дороги, клиника упиралась в тихий тупичок. Подстриженная трава, побуревшая после ночных заморозков, тянулась вдоль цементной подъездной дорожки. За шестифутовым металлическим забором несколько пожилых мужчин и женщин гуляли по осеннему оголившемуся саду, негромко разговаривая друг с другом.

Фрэнсис повернул руль, вынудив свой старенький «фольксваген» сделать крутой поворот, затем остановил машину под углом к проезжей части. Потянувшись к соседнему креслу, он взял свою Библию и черную кожаную сумку, затем выбрался из автомобиля. Прохладный, приятно пахнущий дождем ветер взъерошил его волосы. Несколько секунд он стоял, разглядывая сад. До его слуха доносились звуки шуршащей под колесами прогулочных кресел гальки; где-то вдали раздавался легко узнаваемый стрекот кресла, снабженного моторчиком. Служащие лечебницы, облаченные в безукоризненную белую униформу, появлялись то тут, то там среди пациентов, чтобы кому-то помочь.

Он приблизился к воротам и вошел в сад. Ворота захлопнулись за ним с характерным металлическим лязгом. Разговоры затихли, пациенты разом посмотрели в его сторону. Фрэнсис почувствовал на себе взгляды сразу нескольких пар глаз. В каждом взгляде сквозило затаенное ожидание. Каждый из пациентов надеялся, что приехали к нему, приехали родственники.

– Отец Фрэнсис! – окликнула его пожилая миссис Бертолуччи, энергично всплеснув искалеченными артритом руками.

Он улыбнулся в ответ. Она выглядела сейчас такой симпатичной: солнце освещало ее седые волосы, в старческих глазах светилась радость. Левая часть ее лица была парализована, однако это не портило общего впечатления. Он знал ее вот уже почти пятнадцать лет. Она жила и работала неподалеку от того места, где жил Фрэнсис. Он много лет причащал ее. Вот и теперь приехал в лечебницу, чтобы совершить таинство.

Один за другим старики засеменили в его сторону. Фрэнсис улыбнулся. Именно такие моменты и придавали смысл его жизни.

Мир вокруг него сразу ожил: он заметил бело-голубую чистоту дождевой лужи на мокром асфальте, дрожащие темно-зеленые лапы ели. В этот момент отец Фрэнсис ощутил умиротворение и тепло, исходившие от покрывала своей веры. Именно здесь, в этом самом месте на земле, и надлежало ему быть, тут надлежало выполнять свой долг священника. Именно в служении Всевышнему Фрэнсис чувствовал свое предназначение, только это самоотверженное служение делало его человеком, живущим полноценной радостной жизнью.

Он посмотрел на небо как раз в тот момент, когда луч солнца прорвал густые облака и осветил землю. «До чего же прекрасна земля в такие вот мгновения», – подумал он.

Ему было хорошо известно, что сегодня вечером, улегшись в свою одинокую постель и слушая, как хлопает ставнями ветер, он опять сделается слабым и уязвимым. Сомнения снова начнут терзать его душу, он будет думать и беспокоиться о Мадлен и Лине, будет перебирать все случаи своей жизни, когда ему приходилось стоять перед выбором. Он вспомнит о том, что посоветовал Мадлен не говорить Лине всей правды, – и совесть будет мучить его. Но главное – он вновь будет страдать от жестокого приступа одиночества.

Однако в эту минуту Фрэнсис чувствовал себя вполне счастливым. Именно за этим он так спешил сюда, поэтому и прибыл на целый час раньше назначенного времени. Теперь, облаченный в черную священническую одежду, в белом воротнике, с Библией в руках, он чувствовал себя спокойным и уверенным.

Он встал на колени в траву, и все пациенты лечебницы окружили его. Все принялись хором говорить слова молитвы.

Фред Таббз кашлянул, вытащил из нагрудного кармана старенькую колоду игральных карт, ту самую, которой пользовался вот уже много лет.

– Ну как, святой отец, может, в картишки перекинемся?

Фрэнсис улыбнулся:

– Да ты меня на прошлой неделе под орех разделал, Фредди.

Старик заговорщицки подмигнул ему:

– Приятно поиграть с человеком, который дал обет бедности.

– Ну разве только одну партию… – согласился Фрэнсис, который за эти годы не один десяток часов провел в комнате отдыха лечебницы, играя в карты, рассматривая уже в тысячный раз развешанные по стенам семейные фотографии. Он десятки раз читал и перечитывал старые рождественские открытки и письма от родных и близких, у которых все никак не находилось времени навестить стариков в лечебнице.

Старики все понимали, и потому Фрэнсис видел, как озаряются радостью их лица при мысли о том, что кто-то помнит о них, приходит к ним в этот осенний солнечный день.

Он поднялся с колен и взялся за ручки инвалидного кресла, в котором восседала миссис Бертолуччи. Старики по-прежнему говорили все хором, обращаясь к отцу Фрэнсису. Они гомонили, стараясь перекричать друг друга своими тоненькими старческими голосами, и так, все вместе, они двигались к главному входу. Фрэнсис начал подъем по дорожке, но внезапно остановился.

– А где же Сельма?

Молчание. Он сразу понял. Привычная тоска стеснила грудь.

– Вчера, – добавила Салли Макмагон, тряхнув своими крашеными черными волосами. – Дочь была с ней до последней минуты.

Все снова заговорили одновременно: можно было только разобрать, что здешние обитатели выражали удовлетворение по поводу того, что Сельма умирала не в одиночестве.

– Мы вот подумали, не смогли бы вы отслужить особую мессу за упокой ее души, а, святой отец? – спросил Фред. – Мисс Брайн сказала, что это было бы очень неплохо. Часа в четыре, в комнате отдыха?

Фрэнсис протянул руку и сжал худое плечо старика. Все взгляды устремились на него в ожидании. Видя вокруг себя морщинистые, как бы стертые временем лица, обрамленные редкими волосами, видя напряженные взгляды за толстыми стеклами очков, отец Фрэнсис понимал, чего именно все ждут от него.

Что он даст им веру. Надежду. Силу.

И он обязан был все это дать. Он медленно обвел всех взглядом, улыбнулся – и эта улыбка была согрета жаром его сердца.

– Теперь никакая боль ей уже не страшна, – мягким голосом произнес он, искренне веря в свои слова. – Она сейчас рядом с Господом, ангелами Господними, вместе со своим мужем. Это лишь мы все еще страдаем от боли, вызванной ее уходом от нас.

Миссис Костанза положила свою багровую, с крупными костяшками ладонь на руку Фрэнсиса и сквозь слезы посмотрела на него.

– Спасибо, святой отец, за то, что вы пришли, – старческим дребезжащим голосом произнесла она. – Мы так нуждаемся в вас.

Он улыбнулся ей. Ее лицо было морщинистым, но очень милым. Он вдруг вспомнил, что миссис Костанза прежде дарила ему цветы из своего цветочного магазина, расположенного на углу Кливленд-стрит. Нельзя было понять, было это сто лет назад или только вчера?

– А я в вас, – просто ответил он.

Осторожно идя по скользкому линолеуму больничного холла с чашкой утреннего кофе в одной руке, Мадлен на ходу приветственно махнула другой медсестрам. Свернув в сторону своего кабинета, она скрылась за дверью. Кабинет был совсем маленький, отделанный в английском сельском стиле. Шторы с цветочным рисунком были темно-красного цвета с вкраплениями зеленого. Ими было задернуто небольшое окно. Тяжелые книжные шкафы красного дерева были плотно забиты томами специальной литературы и адресами от благодарных пациентов и занимали целую стену. На подоконниках приютились цветы в горшках, а также фотографии Фрэнсиса и Лины. Фотографии висели и на стенах, оклеенных зелеными обоями. Стол, похожий на обеденные столы XIX века, выполнял функцию рабочего стола Мадлен: на его полированной столешнице также красовались фотографии Фрэнсиса и дочери.