Снега метельные - Страница 57

За спиной Жени прошел Малинка, пронес биксы в ма­шину. Сейчас выйдет Леонид Петрович, негромко скажет: «Поехали, Женя».

Она подошла к телефону и сняла трубку.

Там, в кабинете за широким окном, сидит Николаев, давно для нее не строгий, совсем не грозный, но Жене все-таки боязно к нему обращаться. После того вечера он почему-то больше не зашел к ним, всегда за­нят, его постоянно окружают разные люди, его все окру­жают. Кроме нее...

— Первого секретаря райкома Николаева. Из больни­цы... Да, срочно.

В трубке тихие снежные шорохи. Женя услышала его чужой деловой, официальный голос: «Слушаю».

— Здравствуйте, это Женя говорит.

— Здравствуйте, здравствуйте...

Ну, хоть бы маленькую какую-нибудь причину выду­мать! Какую-нибудь крохотную!..

Он непростительно долго молчал, как видно, в кабине­те сидели люди.

— Я уезжаю на операцию... Поздравляю вас с насту­пающим Новым годом, желаю большого-большого счастья!

— Когда едете?— перебил Николаев.

— Сейчас. Машина возле крыльца.

— Подождите меня, Женя. Я иду.

Женя вышла на крыльцо Малинка уже сидел в маши­не. Грачев стоял возле дверцы.

— Садитесь, Женя.

— Я сейчас, Леонид Петрович, сейчас... Одну мину­точку!

Быстро подошел Николаев. Грачев поздоровался и хотел было шагнуть к нему, но замешкался, отряхнул снег с пальто и неловко, боком полез в машину.

— Не простудитесь, Женя. Надо полушубок застег­нуть. Можно?— Николаев поправил ей воротник и застег­нул его на крючки.— Так будет теплее.

Его забота взволновала обоих.

— Вы давно не заходите в наш домик...

— Обязательно зайду, Женя. Я хочу о многом пого­ворить с вами. Возвращайтесь скорее.

Машина нетерпеливо фыркала.

Это было вчера, в прошлом году...

В семь утра кто-то постучал в окно. Ваня накинул по­лушубок, вышел и вскоре вернулся вместе с пожилым ка­захом в тулупе колоколом, в малахае, заметеленном, косматом от снега. Через локоть у него висел кнут.

— Новым годом, новым шастим!— проговорил во­шедший.

— Вы — дед Мороз!— воскликнула Женя.

— Я — колхоз Амангельды. Дохтыр здесь?

— Здесь, здесь,— первым ответил Малинка, глядя на Женю, довольный, что поездка затягивается.

— У нас шалавек балной. Звонил Камышный, сказал, дохтыр сюда пошел. Я лошадь брал, встречать ехал. Бу­ран! Машина не идет, трактор не идет, самолет не идет. Лошадь — всегда идет. Кошма есть, тулуп есть. Шалавек балной. Дженьшина...

Завтракали наспех. Ваня без настроения, с больной головой после вчерашнего.

Прибежал радист, худой чубатый парень в демисезон­ном пальтишке.

— Здесь врачи из Камышного? Секретарь райкома запрашивает, как дела, все ли благополучно.

Леонид Петрович молча посмотрел на Женю и улыб­нулся.

«Ах, лукавый, ах, коварный Леонид Петрович!»— вспыхнула Женя и спросила громко, твердо:

— У нас все в порядке, товарищ хирург?

Он рассмеялся:

— Так и передайте: у нас все в порядке.

Радист убежал.

«Наступил новый день, и снова требуют нас, меди­ков,— возбужденно думала Женя.— И ведь нашли же нас! И Николаев разыскал, и аксакал из совхоза Аман­гельды. Раннее утро, праздник, а медикам опять странст­вия. Как у Чехова: «Мы идем, мы идем, мы идем... Вы в тепле, вам светло, вам мягко, а мы идем в мороз, в ме­тель, по глубокому снегу... Мы несем на себе всю тяжесть этой жизни, и своей и вашей... У-у-у! Мы идем, мы идем, мы идем...»

Женя представила, как Николаев поднялся засветло, там, у себя в холостяцкой квартире, и первым делом на­чал звонить сюда...

От счастья, от умиления жизнью она впервые назвала Малинку по имени:

— Миша, а тебе хочется ехать дальше?

— Пурга. Кому в такую погоду хочется?— рассуди­тельно отозвался парень, но голос Жени был так неожи­данно ласков, что Малинка — была не была!— решил признаться:— С вами хоть на край света, хоть в огонь и в воду.

И Женя в эту минуту любила его и верила в его пре­данность. Сейчас она готова была любить всех, может быть, только для того, чтобы среди всех ей легче было представить одного, главного...

Ей показалось, новая поездка не слишком-то обрадо­вала Грачева. Когда Малинка разговорился с Ваней, Же­ня полушепотом сказала хирургу:

— Я вам что-то скажу, Леонид Петрович. Только дайте слово, что вы мне поверите.

— Мне кажется, я вам всегда верил.

— Она же до смерти любит вас, Леонид Петрович! Тогда, в изоляторе, она каждый день выспрашивала у меня, чем вы питаетесь, как себя Сашка ведет. Просила рассказать все подробности.

Леонид Петрович слушал, хмуря брови. Малинка шумно ел вермишель. Ваня сопел и ожесто­ченно тер лоб.

— Ну, что ты, Ваня, приуныл?— с неожиданной бод­ростью сказал Грачев.—Давай-ка, налей нам на дорож­ку! Для сугреву, как говорят шоферы. Верно, Малинка?

Грачев выпил и энергичным движением поднялся из-за стола.

— Ну, что же, друзья, едем? Пробьемся сегодня во что бы то ни стало.

Пурга была злее вчерашней. Шагах в двадцати от дома виднелись сани. Сивая лошадь, покрытая попоной, стояла понурив голову и не поднимая белесых век. Сани были малюсенькие, без облучка, ветер выл в дуге, хле­стал в лицо, вынуждал отворачиваться.

— Я поеду один!— прокричал Леонид Петрович.— Один поеду, Женя!— повторил он, пригибаясь к ее лицу и голосом перекрывая ветер.— Ждите меня здесь!..

В маленьких санях втроем не поместиться. Там, в сов­хозе, есть неплохой фельдшер. Если придется делать опе­рацию, он станет к инструментарию вместо сестры.

Женя осталась с Малинкой. По любому бездорожью лошадь выберется к жилью. Лошадь не трактор, который чуть не погубил Сергея Хлынова...

Малинка осторожно тронул Женю за плечо.

— Пойдемте в хату.

Он зашагал впереди, расправив плечи, прикрывая со­бой Женю от ветра.

— А в Алма-Ате скоро лето. Яблоки пойдут, апорт. Едешь на велосипеде,— бах, а оно тебя по спине!

Женя не слушала. Она думала: «Я хочу о многом поговорить с вами. Приезжайте скорее...» Леонид Петро­вич любит жену... Мы поставили Малинку на ноги. Но­вый год... Милая глубинка — посвист белой метели, звон­кая синь утихшего простора, вкусный дымок над посел­ком, и мы, его надежные обитатели... «Я хочу о многом поговорить с вами». Она представила ясные глаза Нико­лаева и вспомнила: «Нет исхода вьюгам певучим, нет заката очам твоим звездным».

Нет исхода. И нет заката!

Она шагнула в снег, к дому. Ветер опалил щеки. Он нес надежду, знобящий восторг, и Жене казалось: не сле­зы, а светлые льдинки скатываются из-под ее ресниц.

1958