Снега метельные - Страница 42

— Вот здесь останови, пожалуйста,— попросила Же­ня.— Сколько я тебе должна?

— Брось,— пробурчал паренек.— Все равно пропьем.

Женя поставила чемодан у обочины и поманила шо­фера пальцем.

— Нагнись, что-то скажу.

Он пунцово покраснел от ее жеста, высунулся из кабины.

— Ну?

Женя сунула ему деньги за ворот свитера.

— Но-но, балуй!— свирепым басом попытался оса­дить ее паренек, как осаживают строптивого коня, и даже замахнулся, но Женя уже отпрянула к своему чемодану.

Машина тронулась, метров через двадцать шофер вы­лез одной ногой на подножку, помахал рукой, про­кричал:

— Счастливо-о!

Она даже не спросила ни как звать его, ни откуда он, а ему еще ехать и ехать.

Через минуту Женя уже забыла его. Но она вспомнит его потом, и будет рассказывать всем при случае.

Поселок был все такой же, родной, прежний: стояли скопом машины возле столовой, выбегали шоферы при­крыть радиаторы телогрейкой, дымили факелы, отогревая моторы, вечерний густой сине-желтый туман плыл между домиками. И вместе с прежним было в поселке что-то новое, что-то ее, личное,.,

Стоило ей отлучиться из Камышного на три дня, как тут сразу произошло несколько неприятных событий. Попалась с поличным тетка Нюра — она на самом деле варила самогон и продавала его шоферам. Седьмого, в разгар праздника, тетку хотели заключить под стражу, но Леонид Петрович взял ее на поруки. Она прибегала к нему домой, падала в ноги, благодарила за спасенье. Хирург объявил ей строгий выговор с последним преду­преждением, и это, похоже, на нее хорошо подействовало.

Окончательно заворовался Суббота — торговал на­лево мясом и сливочным маслом. Его разоблачили шоферы и хотели избить, но заступился милиционер. Субботу водворили, куда следует, ведется следствие.

Ирина Михайловна ушла от мужа и поселилась в изоляторе, где когда-то жила Женя.

Выложив столько неприятных новостей, Галя нако­нец поделилась и своей радостью: она вышла замуж за инженера и на этой неделе переходит жить к нему.

Женя теперь останется одна в своей комнате. А рядом будут жить Леонид Петрович с Сашкой. Женя будет вести себя так, будто в доме ничего не произошло, как жили они, так и будут жить. Ей очень хотелось, чтобы в осиротелом их домике — как-никак ушли из него две женщины — было по-прежнему тепло и уютно. Она бу­дет тактично, вдумчиво ухаживать за Грачевым и осо­бенно за маленьким Сашкой, чтобы они не чувствовали себя покинутыми. «Именно тактично и вдумчиво,— реши­ла Женя.— Но не навязчиво».

Ночью за окном бродил ветер, выгибались занавески на окне, и Жене чудилось, будто под шорох снега кто-то ходит и ходит вокруг тихого домика. Ей мерещилось, что ожидаючи бродит вокруг Сергей Хлынов, волочит по сугробам свои тяжелые валенки, клонится вперед под ветром и, не пряча лицо, вглядывается, ищет в снежной коловерти Ирину...

А ветер дул и дул, подвывал в трубе, забегал за угол, снова возвращался и бил прямо в окно, будто намеревал­ся выдуть все тепло из комнаты. В трубе время от време­ни ухало, гудело, будто злорадствовал домовой и гнал из домика последних жителей.

Дрожа от холода, Женя соскочила с койки, сорвала со стены полушубок и накрылась им поверх одеяла.

Утром она проснулась поздно. Леонид Петрович уже ушел, а на кухне, взобравшись с ногами на табуретку, сидел Сашка. Он ел из алюминиевой миски гороховый концентрат и после каждой ложки кривил личико, кон­центрат был, как всегда, пересолен.

— Саша, ты колбаски хочешь? Я из Челябинска привезла. Давай мы с тобой вместе позавтракаем.

Женя подошла к мальчику и погладила его вихры. Сашка непокорно крутнул головой, сморщился, не донес ложку до рта и выплеснул похлебку обратно в миску.

— Не хочу колбаски!— диковато, не глядя на девуш­ку, ответил он.— Отстань Женьча-каланча!

Женя вспыхнула.

— Да как ты смеешь со мной так разговаривать, не­годный мальчишка?! Я тебе в матери гожусь, бессо­вестный!

Сашка поставил миску на стол, слез с табуретки и ушел в свою комнату, шмыгая носом и сутулясь.

«Зачем я сказала, в матери гожусь?— пожалела Женя.— Напомнила ему лишний раз».

Она растопила печь, сварила картофельный суп с бараниной, добавила пшенной крупы, приправила лавро­вым листом. Полную до краев кастрюлю аппетитного душистого супа оставила на плите и села сочинять запи­ску. Сначала написала просто, чтобы не чувствовалось угодничества и подхалимства, чтобы и Леонид Петрович не обиделся, как Сашка. «На плите суп. Сварен специаль­но для вас. Прошу его съесть». Прочитала записку вслух и уловила в словах раздражение, вроде прошу съесть и от меня отвязаться. Раз десять она переделывала записку и наконец оставила такую: «Уважаемый Леонид Петро­вич! На плите стоит суп. У меня было много свободного времени, я не знала, что делать, и решила заняться кулинарией. Очень прошу Вас вместе с Сашкой оценить мои способности. Женя».

К вечеру она ушла на дежурство и думала, прежде всего, о встрече с Ириной Михайловной. Вести себя с ней так, будто ничего не случилось, Женя не сможет, а как вести себя иначе, Женя пока не знает.

Едва переступив порог больницы, сразу в вестибюле Женя столкнулась с Ириной Михайловной. Холодно с ней поздоровалась и, опустив взгляд, уступила ей дорогу. Она не подняла глаз, пока Ирина не прошла дальше. «Не беда, проживем,— мстительно думала Женя.— Свет на вас клином не сошелся, уважаемая Ирина Михайловна...»

На другое утро Леонид Петрович, встретив Женю в больнице, тепло ей улыбнулся, и от этого Женя почувство­вала себя увереннее, значительнее. Она даже не покрас­нела, к своему удивлению, приняла его благодарную, хотя и едва заметную, улыбку как должное. Она поняла сможет стать хозяйкой в осиротевшем доме, и если Сашка осмелится еще раз назвать ее Женьчой-каланчой, она просто-напросто отшлепает его по мягкому месту.

Женя с нетерпением ждала смены. Галя пришла в сумерках, весь день она переезжала к мужу и сейчас явилась вместе с ним.

Женя заторопилась домой, хлопотать, заботиться. Быстренько проскочила к себе, едва успела переодеться, как в дверь тихонько постучал Сашка.

— Тетя Женя, идем ужинать.

— Сейчас, Сашенька, сейчас иду!— тотчас отозва­лась она, забыв ради солидности повременить с от­ветом.

Она предполагала ужинать вдвоем с Саш­кой, но на кухне сидел и Леонид Петрович. Женя смути­лась, пробормотала «добрый вечер», присела возле печки, стала кочергой шуровать уголь.

— Довольно, Женя, и так хорошо горит,— негромко сказал Леонид Петрович.— Садитесь ужинать.

На столе стояла жареная картошка вперемешку с ба­раньей тушёнкой. Грачев сам приготовил ужин, как умел.

Он ел молча, как глава семейства, был спокоен и строг. Женя тоже молчала, и только Сашка радостно бол­тал, обращаясь то к отцу, то к «тете Жене». Ей нрави­лось, что он так ее называл. За чаем Женя осмелилась произнести:

— Вы мастерски делаете заварку, Леонид Петрович, научите меня,— хотя сама делала не хуже.

Он стал объяснять, Женя не дослушала, возбужденно перебила:

— Давайте я буду вам каждый день готовить, у меня же уйма свободного времени.

— Спасибо, Женя, не нужно,— строго отозвался Гра­чев.— Я сам умею готовить, и у меня тоже есть свобод­ное время. Раньше мы с Сашкой вдвоем жили.

— Нет, нет, вам будет трудно! Одно дело в городе, совсем другое здесь, надо заранее запастись продуктами, того нет, другого. А потом мне нужно о ком-то заботить­ся, а то пропадешь. И Галя от меня ушла...

Последние слова само собой прозвучали жалобно, еще минута, и на глазах Жени появятся слезы от сострада­ния к себе.

— Взваливаете на себя обузу, Женя,— предостерег Леонид Петрович.

— Да что вы, что вы, это же совсем не трудно!— она перевела радостный взгляд на Сашку, потрепала его за волосы.— Ой, да тебе голову мыть пора, Сашенька! Ты когда мылся?

...Давно уснули мужчины в ее доме, а Женя все еще сидела на койке в теплой комнате, обтянув колени ноч­ной рубашкой. Тепло и уютно было в комнате, тепло и уютно на душе. Женя раскрыла книгу.