Снега метельные - Страница 18

Утром в вагончик сбежались все: и председатель сельпо, и Леонид Петрович, и, разумеется, Женя. Ночью тепло выдуло, растаявшие за день компоты и джемы снова замерзли, и банки полопались. Пришлось срочно создавать комиссию и делать ревизию. Дело кончилось составлением акта и списанием пропавшего. Женя и Соня старались не смотреть друг на друга.

Дорого обошелся Жене «первый блин». Председатель правления сельпо, типичный продснабовец – в пыжико­вой шапке, в рыжем полупальто и в белых бурках с отворотами, грозился судом и клял бестолковых врачей, не знают, что советуют. Женя бледнела, слушая его гневные речи, и все никак не могла вставить слова своего искреннего сожаления и извинения. А Леонид Петрович, терпеливо выждав, пока председа­тель прокипятится, снова повторил самым официальным тоном, – необдуманных действий со стороны санитарной инспекции не было. Торговая точка – не холодильник, здесь должна быть комнатная температура не ниже плюс 18 градусов. И если банки с компотом полопались, то вывод должны сделать сами работники сельпо и найти способ поддерживать в вагончике соот­ветствующую температуру круглые сутки. Допустим, печь может отапливать сторож.

– Продавцу необходимы соответствующие усло­вия для работы. Санитарные нормы и правила нарушать никому не дозволено, – бюрократическим голосом закон­чил Леонид Петрович.

Соня Соколова, снова надев пальто и варежки, с насморком после вчерашнего утепления, умоляюще попросила: она с удовольствием будет работать в холо­дильнике, только пусть банки не лопаются, не стреляют, она шума боится, да еще, чего доброго, будет недо­стача.

По дороге в больницу Леонид Петрович признался Жене, поступили они в данном случае опрометчиво (не она, а они), следовало бы подумать, чем подобное утепление может грозить.

— А на председателя я нажал из чисто психологиче­ских соображений. Если нам признать свою вину, хотя бы отчасти, то он уже никогда не выполнит ни одного нашего предписания. А сейчас он промолчит, зная, что мы действительно можем потребовать круглосуточного отопления.

Женя вздохнула с облегчением, хотя и не успокоилась. Не совсем хорошо, хирург говорил с ней таким же снисходительно-воспитательным тоном, как со своим сыном Сашкой., А Жене, слава богу, девятнадцать лет, она самостоятельный взрослый человек.

Женя любила жить с мечтой, а не просто по инерции, по привычке: прожил, как говорится, день – и ладно, и на том спасибо неизвестно кому.

С Галей они на эту тему спорили. Нельзя сказать, чтобы Галя совсем уж не признавала мечту, но она ста­ралась сдерживать себя соображениями чисто практи­ческими. Женя мечтала необузданно, а Галя боялась представить, что с ней будет через год, и все повторяла: «Нельзя загадывать! А то не сбудется».

– Вот поработаю на целине, – говорила Женя, – и поступлю в медицинский институт. Пока закончу, мне будет двадцать шесть лет. Самый возраст для молодой ученой. На студенческой скамье защищу кандидатскую диссертацию, скорее всего, на тему об излечении рака. Или полиомиелита. После окончания я буду в возрасте Ирины Михайловны. Совсем неплохо.

Галя хваталась за голову и только хлопала своими красивыми черными ресницами. Она считала себя куда более здравомыслящей.

– Поступишь! Защитишь! Это еще как сказать,– возражала она.– У нас в прошлом году в Харькове пятнадцать человек на одно место было. Вот и попробуй туда сунуться!

– Ерунда!– не сдавалась Женя, нисколько не со­мневаясь, что у них с Галей разные возможности, и то, что по силам ей, Жене, не всегда по силам другим. – В жизни надо быть среди первых. Нельзя так жить, лапки кверху перед трудностями. Даже среди пятнадцати будь первой.

— Если все будут первыми, тогда кто будет послед­ним? Или хотя бы в серединке?

Вот эта надежда на «серединку», примирение с ней и было главным недостатком подруги.

Сама она всегда стремилась много знать и многое уметь. Одно время в училище Женю дразнили: «Драм­кружок, кружок по фото, мне еще и петь охота»,– пока не привыкли к ее разным увлечениям. Женя водила мотоцикл, умела фотографировать, и не только наводить на резкость и щелкать затвором, но и сама проявляла пленку и печатала снимки; умела играть на пианино, не слишком виртуозно, но, во всяком случае, по нотам и не одним пальцем.

Человек должен уметь многое, желательно, уметь все. Одностороннее развитие скучно, оно обедняет жизнь твою и твоих окружающих. Коперник был еще и живо­писцем. Эйнштейн блестяще играл на скрипке. А когда хоронили Гёте, прохожие спрашивали: «Какого Геёе хоронят, поэта или естествоиспытателя?», не зная, что это одно лицо.

Женя мечтала о славе – а чего тут такого? – о славе за своё научное открытие. Ее препарат излечит тысячи больных, ей присудят Ленинскую пре­мию. Однажды к ней в лабораторию войдет молодой человек и скажет, ради нее он бросил Москву (или Ленинград) и приехал на периферию. Жить она будет... пока неизвестно где, возможно, в родном Челябинске. Молодой человек попросит разрешения поработать в ее лаборатории, под ее непосредственным руководством. Он оставил Москву (или Ленинград) только потому, что поверил в ее дерзновенную тему, в ее успех. А она уже – молодой доктор медицинских наук, вполне самостоятель­на, поскольку не только морально самоутвердилась, но и материально – зарплата у нее четыре тысячи, а не восемьсот рублей, как сейчас (с учетом полставки сан­инспектора) .

Пришелец из столичного города будет похож на князя Андрея из «Войны и мира» – обаятельный, умный, честолюбивый, конечно, и, разумеется, красивый.

Женя хотела постоянно быть похожей на Наташу Ростову. У них с Наташей очень много общего, в мыслях, в чувствах, в переживаниях, в намерениях. Однажды она задала Гале сокровенный вопрос: нравится ли ей Наташа Ростова.?

– Кто такая? – спросила Галя.

– Из романа Толстого «Война и мир». Можно ска­зать, главная героиня.

– А-а... Нет, не очень.

– Интересно, чем же она тебе не нравится?

– Да как сказать... всем. Она из царской России, а я советская девушка, что у нас может быть общего? – нравоучительно сказала Галя. Она окончила семь классов и медицинское училище. Ни там, ни там Толстого в про­грамме не было, «Войны и мира», во всяком случае. Но Гале не хотелось признаваться в своей отсталости, и она продолжала настаивать: –

Зачем с кого-то брать пример, надо быть самой собой, какая получишься.

После таких признаний Женя окончательно убеди­лась, закадычными подругами им не быть. «У нее ложное самолюбие,– думала Женя – Свою малограмот­ность и практичность Галя пытается оправдать какими-то принципами. Сильные ориентируются на лучшее, а слабым это не под силу. Они стараются быть в сторонке или, вернее, внизу. И обяза­тельно находят себе оправдание, вот что плохо».

«Войну и мир» Женя привезла с собой. Страницы, где говорилось о войне, о Наполеоне или о наших войсках, о Билибине, Сперанском, она отметила птичкой сверху и никогда больше не перечитывала, полагая, эти места интересны только мужчинам и нужны им для вос­питания характера.

О Наташе она могла читать и перечитывать с неиз­менным наслаждением. Если бы ее спросили, какой же, в конце концов, у Наташи характер, разобралась ли ты в ней, Женя ничего толком не смогла бы ответить. Вернее, не смогла бы исчерпать ее характера никакими своими словами. Она понимала Наташу сердцем, как душу похо­жую, даже, можно сказать, родственную. Изящные манеры, наряды, балы и все такое прочее – дело нажив­ное, внешнее. Галя отчасти права: Наташа – дворянская дочь, а Женя – пролетарская. Но ведь душевное благо­родство должно быть присуще всем.

Готовя себя к великому будущему, Женя и сейчас стремилась жить сообразно своим убеждениям. Грубым жестом, недобрым словом она не только оскорбляет других, но и себя унижает в их глазах, а кому это нужно? Умный человек ведь всё понимает, догадывается о ее незаурядном будущем и уже теперь может сказать или подумать с упреком: «А еще всемогущее лекарство хочет найти!»

Женя и на целину поехала не просто для того, чтобы пассивно привыкать к трудностям. Она решила проверить себя, насколько она способна выдержать эти трудности. Бороться с невзгодами, большими и малыми, всегда ос­таваться мужественной и стойкой. Она не сомневалась в таких своих способностях. А то, что иногда приходится еще всплакнуть –привычка детства, дело про­ходящее.