Снег, уходящий вверх (сборник) - Страница 15
В доме было прохладно и уже как-то сыровато.
Остывшая печь в полумраке кухни казалась только что побеленной мелом.
Кровати аккуратно заправлены одинаковыми серыми биостанцевскими одеялами.
Как будто и не жил здесь никто никогда…
Странно… Каких-то часа полтора назад мы ушли отсюда, и все здесь стало уже иным. Чужим каким-то, необжитым, ненатуральным, что ли.
Видимо, с человеком из дома уходит и жизнь…
Ни читать, ни лежать на этих аккуратно и одинаково заправленных железных кроватях не хотелось. Они почему-то казались холодными, словно одеяла и простыни на них были из жести.
Мы все сидели в кухне и лениво, из угла в угол стола, катали неуклюжий шар разговора о разных пустяках. Иногда, правда, вдруг раздавался смех от удачно рассказанного о игрушечной нашей жизни анекдота, но тут же гас, как вздрагивающее на ветру пламя свечи…
Примерно через час стало стихать.
Порывы ветра все реже и реже били в оконное стекло.
Не так уже пестрел белыми пятнами Байкал.
Поскорее хотелось уехать. Или что-то предпринять, чтобы начать двигаться. Сидение в доме становилось тягостным, как в зале ожидания на каком-нибудь огромном вокзале, где ты полностью одинок в толпе. «Что может быть страшнее одиночества, чем одиночество в толпе. Когда бездумно всем хохочется. И горько плачется тебе», – откуда-то всплыло в памяти…
Часа в четыре мы отошли от биостанцевского причала.
Лодка Алика первая вышла из пространства воды, прикрываемого все-таки от прямых волн пирсом и составляющего вместе с неровной линией берега не совсем правильную букву «П».
Я увидел, как она вдруг куда-то исчезла, а на ее месте появился вал воды, который зеленовато, словно разной толщины бутылочное стекло, просвечивал кое-где. Потом она снова появилась впереди нас. Но уже чуть левее и выше.
Алик разворачивал лодку носом к волне.
Я не успел досмотреть сквозь лобовое стекло нашей лодки его маневр, потому что теперь уже наша лодка ухнула в какую-то яму и тут же вознеслась вверх, задрав корму чуть ли не выше носа.
Я снова увидел лодку Алика с уже зажженным над тентом оранжевым огоньком где-то внизу. Как будто смотрел на Байкал с высокого берега.
Корму нашей лодки опять задрало. Моторы взревели, на какое-то время оказавшись вне воды… И тут боковая волна резко и сильно, как опытный боксер с хорошо поставленным ударом, шарахнула в корпус нашей лодки, вздрогнувший от этого удара как живое существо всеми своими заклепками, которые, как мне показалось, должны были от этого посыпаться, как мелочь из дырявого кармана.
Мы все повалились куда-то вбок, а волна с шуршанием перекатила через тент.
Лодка с трудом, словно раздумывая, перевернуться ей или устоять, выровнялась. И тут же новая волна ударила в борт с того же бока…
Третий удар пришелся уже на нос лодки. (Виктор успел ее развернуть поперек волны, и мы шли теперь, хотя казалось, что стоим на месте, как бы удаляясь от берега и в то же время вдоль него.) Волна распалась надвое, как расколотая колуном чурка. И лишь лизнула лобовое стекло лодки, которое тут же, на ветру, обледенело.
– Спи, спи, Димочка. Все в порядке, – услышал я сзади спокойный голос Натальи.
Такой спокойный, что в это было трудно поверить.
Я оглянулся и увидел Наташину голову, склоненную над сынишкой, который в своем красном комбинезончике уютно устроился у нее на руках и коленях. Она что-то тихо напевала ему.
Сумрак быстро сгущался (уже трудно было отличить фиолетовость неба от фиолетово-зеленой воды), и разглядеть что-либо отчетливо было сложно, особенно здесь, под наглухо задраенным брезентовым тентом лодки, поэтому я увидел еще кроме силуэтов Натальи и Димы, белое пятно Кристининого лица с большущими темными провалами вместо глаз.
Только видя беспрерывно высоко поднимающуюся и падающую вниз лодку Алика, я представлял, как болтает и нас!
Под тентом, где шум ветра и волн все-таки гасится немного, а видимое пространство ограничено только лобовым стеклом, трудно вообразить амплитуду падений и взлетов. Это ощущается только по тому, как напряженно дрожит корпус лодки.
Да и уже привыкаешь как-то к ударам волн, к шипению и шуршанию воды, стекающей по тенту и стеклу, на котором водой размывается тонкий слой льда, тут же образующийся вновь.
Пытаешься даже дремать, хотя это и не удается, потому что голова непрерывно дергается во всех направлениях. И как-то тревожно на душе от дрожи корпуса лодки. Особенно когда дрожь эта передается всему, что находится в ней.
Я увидел, что лодка Алика, которая шла уже метрах в трехстах впереди, пошла вдруг ровно и белый бурун воды был виден теперь только за ее кормой. А на фиолетовой ряби Байкала, редко теперь, «паслись» нечастые барашки волн.
«Толстый мыс», – догадался я. Это он прикрыл нас от ветра. «Ну теперь минут пятнадцать, и мы на месте».
Дрожание лодки прекратилось.
Моторы заурчали ритмично, как добродушные шмели на клеверной поляне.
Мне захотелось сказать что-нибудь веселое Кристине и Наталье.
Я обернулся к ним и только тут понял, что мы не сказали друг другу со времени нашего отхода от пирса Больших Котов ни единого слова.
Веселого ничего не придумывалось, и я просто спросил.
– Ну, как вы тут?
– Как в цирке, – улыбнулась Кристина. – То под куполом, то на манеже. Летающая «Сарепта»![7]
К пирсу Листвянки мы подошли уже в густых ноябрьских сумерках.
Когда я помогал выйти из лодки, с кормы, Кристине и Наталье с Димой, сладко спавшим у нее на руках, ладонь уперлась в скользкий лед, покрывший тент. «Вот почему мы не смогли его откинуть. Он стал твердым, как из металла». Поэтому и вылезать нам пришлось не с боку, как обычно, а через моторы.
В черной блестящей глубине асфальта мерцали рубиновым светом задние огни «Икаруса», стоящего на автобусной остановке, расположенной рядом с пирсом.
Я, Кристина, Димыч и Наталья дальше до Иркутска поедем на автобусе (так быстрее), а Витя и Алик с семьей – туда же, но по Ангаре, до стоянок своих лодок в заливе, от которого им потом еще ехать через весь город на троллейбусе.
Кристина побежала к маленькому павильончику-кассам – за билетами, Наталья с Димкой устроились на лавке, стоящей возле причала, а я принимал вещи, которые мне с лодки подавал Виктор.
– Ну, все… Последняя поездка… – Я не успел договорить: «в этом сезоне», как Витя весело, азартно подхватил:
– Да нет, не последняя, дружище! Хотя и так могло бы быть. Правда, Алик?!
– Правда, – смеется тот, стоя на носу своей лодки и разворачивая ее веслом (носом от берега), которым он отталкивается от галечного дна.
Я вспомнил черно-фиолетовые валы свирепых волн с белой пеной, срываемой ветром, натужный рев моторов, иногда истерично взревывающих и молотящих своими винтами воздух, а не воду; уверенные, мощные удары волн о корпус лодки, когда казалось, что вот-вот горохом посыпятся заклепки, связывающие ее корпус; сосредоточенное Витино лицо и его напряженную спину и руки, Наталью с сынишкой на руках, огромные, полные ужаса глаза Кристины и понял, что черная, никем не узнанная бездна уже дышала своим холодом в наши лица и ждала нас со спокойным безразличием, с которым она ожидает любого живущего на этой земле.
Я еще раз взглянул на неподвижный силуэт Натальи с Димычем. И мне вдруг стало так страшно, что холодная струйка пота прокатилась по позвоночнику и даже голос как-то сел и осип, когда я спросил Виктора:
– Какой сегодня день?
– Вторник, – ответил Виктор, подавая мне последнюю сумку.
– Ты ошибся, Витюшка, ничего не бывает повторного! Сегодня воскресенье!.. – крикнул со своей лодки Алик.
Кристина, которая уже подошла к нам с билетами на автобус, сказала:
– Витька, я поеду с тобой!..
– Тогда прыгай в лодку!
Она отдала мне три билета (в том числе и свой) на отходящий через несколько минут автобус…