Снайпер. Дара (СИ) - Страница 101

Терпение увенчалось успехом далеко не сразу. Просто вдруг у неё начало что-то получаться. И с каждым днем мелодия становилась чище, переливы красивее, а в звуках появилась последовательность и какой-то невыносимо грустный мотив. Ну вот нравилось ей такое. Нравилось даже то, что во время игры по щекам нередко текли слезы, а перед глазами вместо пыльных стропил чердака проплывали остроконечные горы, леса и поля далекой Прерии. В звуках слышался ей и шум океана, и журчание Нифонтовки, и шёпот деревьев, и колыхание высокой травы. А то проскользнет рык амфициона, да послышится предсмертный хрип не успевшей спастись в своем летящем беге молоденькой лани. Порой мелодия рассказывала о восходе звезды Гаучо, так похожей на земное солнце, когда всё просыпается для нового дня… А потом вдруг мотив менялся и гармошка жаловалась на затяжные зимние дожди, изматывающую жару и бесконечное ожидание родителей, отправившихся в путешествие по реке Белой… И лишь об одном она играть не могла, о том, что так их и не дождалась. И потому мелодия всегда обрывалась очень резко, и Дара сидела и мелко дрожала, трясясь от невыплаканных слёз.

Так продолжалось около месяца, и до последнего момента удавалось хранить свою тайну в неприкосновенности. Но однажды случилось страшное. В это утро она доиграла мелодию до самого конца. В ней слилось всё, и окончание получилось таким, какого и боялась. Под впечатлением от душераздирающей концовки, она, словно в тумане, осознала наступление утра и ушла в спальню девочек, забыв гармошку на чердаке. Да и после не вспомнила. Только после занятий, когда они привычно забежали в кабинет Егора Олеговича, её пронзил ужас при взгляде на его стол. Гармошки не было. И пропажу заметить уже успели. Старик сидел за столом, держа в руках знакомый футляр. Обычно эта коробочка лежала под инструментом. Как сквозь сон слушала Дара долгожданную историю о гармошке, которую словно нарочно Егор Олегович решил рассказать именно сегодня. Ни словом не намекнул, что дорогая ему вещь пропала, и никто не спросил, словно так было и нужно.

— Знаете, ребята, в нашей жизни довольно много суеверий. Расскажу об одном… Часто на фронте друзья, или даже просто знакомые, меняются личными вещами. Так сказать — «махнуть судьбу не глядя». Никогда не хотел чужой судьбы… м-да, но однажды не устоял. — Он внимательно оглядел ребят, и Дара замерла от страха, что он услышит, как сильно бьется у неё сердце, и всё поймет. — Был у меня друг, Пашка Денисов, вот у него эту самую гармошку я и «махнул». Сам-то он играть не умел, зато хотел очень и репетициями своими заколебал всех страшно. Я, впрочем, тоже не умел, но думал, что выучусь — всё-таки, как-никак, музыкальную школу окончил.

И, переждав всеобщее оживление, (как же — их суровый учитель оказывается, в свое время был самым настоящим ботаником!) Егор Олегович пригладил усы:

— К-хе, молодежь, действительно есть такое пятно на биографии… Так вот о чем я — Пашка погиб в тот же самый день. А играть на гармошке я так и не выучился. Не смог даже попробовать, но прошла она со мной всю войну, как талисман.

Егор Олегович оглядел притихших слушателей и снова пригладил усы:

— Вот что я вам скажу, ребятки. Хоть я и выжил, и можно сказать, остался почти целым, но — не берите себе чужую судьбу. Живите своей…

Гармошку она вернула на следующее утро. Положила на прежнее место — поверх футляра. И ни одна живая душа не видела этого. Так ей казалось. А днем была сражена — на её месте лежал странный коробок спичек, а музыкальный инструмент исчез вместе с футляром. И спросить невозможно — боялась, что он сразу обо всём догадается. Ну не могла она признаться в своем ужасном проступке. Потому что старик вдруг начал ей нравиться.

Все десять лет так и носила в себе эту историю, никому не рассказывая. Может потому, что подруг у неё так и не случилось, да и друзей. И именно Егор Олегович стал самым близким человеком в интернате, но как раз именно ему признаться было страшнее всего.

А теперь рассказала. Всё и сразу. И, вздрогнув, отхлебнула из протянутой Вадимом фляги. Тихо. Как же тихо вокруг!

— Значит, он знал, раз подарил её мне?

— Смотри, там ещё что-то написано.

Она поспешно перевернула коробочку — и да, это его подчерк. «Малышка Дара! Друг, от которого мне досталась в наследство эта гармошка, своей игрой заставлял меня злиться и мечтать. Твоя мелодия заставила старика плакать. Родина зовет тебя, девочка. Ради неё ты могла бы умереть, но лучше — живи. Пусть этот талисман хранит и тебя, а после достанется твоей дочке. Е.О.»

Дара со всхлипом втянула воздух и глубоко задышала.

— Ты что? — испугался Вадим что-то увидев в её лице, — дай-ка!

— Егор Олегович никогда не плакал, — Дара на миг задержала дыхание, но потом уже заговорила твёрдо: — Никогда! Он даже рассказывал нам как-то — почему. Давно это было. Вроде бы он потерял свою семью как-то трагично. Нет, не помню… Значит, он не только знал, но и слышал?!

В ответ Вадим только кивнул.

— Пожалуйста, сыграй, — тихо попросил он.

Дара послушно взяла из коробки такой знакомый инструмент. Тяжеленький — руки помнят каждый изгиб гармошки с самого детства. «Значит, он знал?» — стучало в голове.

— Ты думаешь, я помню? — пробормотала он. Но посмотрев в его глаза, освещенные звездным небом и полной луной, решилась. Если и суждено сыграть тот мотив еще раз, то только для него.

И закрыв глаза, поднесла гармошку к губам. Тишину нарушили резкие звуки, пришлось срочно искать, как иначе, потом сразу вспомнилось, и над холмом полилась та придуманная в детстве мелодия. Она помнила! Но теперь в грустный мотив вплетался страх войны, расставания, и счастье, что она здесь, вернулась на родину, и что ОН рядом с ней.

Убрав подарок в нагрудный карман, Дара вздохнула, как после долгого сна, и посмотрев на Вадима увидела вдруг влажные дорожки на лице. Давая выход вдруг всколыхнувшейся в душе нежности, взяла ладонь его двумя своими и погладила пальцем запястье. Там, где под кожей пульсировала жизнь — всё же, как хорошо, когда можно обходиться без слов!

Биение удвоило свою частоту — а вот сейчас она, кажется, и проверит, насколько хорошо её понимают. Потому как в противном случае она играет буквально с огнем, так давя на чужие гормоны.

— Знаешь, — голос Вадима тих и звучит немного виновато, — я бы раньше никогда не подумал, что может быть так хорошо даже с не принадлежащей тебе полностью женщиной.

Дара с трудом проглотила застрявшее в горле сердце. Ну что ж, кажется, ей все-таки удалось вытянуть свой лотерейный билет с миллионом. Но каков нахал!

— И ещё, — широкая ладонь слегка, но очень уверенно сжимается, — не думал, что такое скажу, но я даже не чувствую желания на это претендовать. Готов довольствоваться тем, что считаешь нужным дать или сказать сама.

Нет, видно не меньше чем ось мирозданья сдвинулась — за ней, как за женщиной, признали свободу воли и право выбора. Другой вопрос — что на меньше чем всё, она и сама не согласна, но сам факт — дорогого стоит.

— «Скрепим же договор наш», — Дара облизала пересохшие губы, но все же нашла силы закончить цитату, — «поцелуем?»

И потянулась всем телом вперед, но вот глаза закрыть позабыла, отчего торжественность момента оказалась прервана внешней реальностью — по небосводу стремительным росчерком пронеслись десятки «падающих звезд», оставляя за собой огненные разноцветные хвосты:

— Вадим, смотри — метеоры! Скорей, загадывай желание! — восхищенно ахнула Дара, прижимаясь к парню, и мысленно выкрикнула: «Хочу дочку!!!». Когда они успели вскочить на ноги, она заметить не успела. И в свете, становящемся всё более ярким, увидела как помертвело лицо Бероева.

— Дара, это не метеоры… — выдохнул он.

— А что? Болиды? — действительно три из линий превратились прямо на глазах сначала в «головастиков», а потом и в огненные шары, летящие, казалось, прямо в них.

— Это… — Вадим прервал пояснение и решительно сунул руку за пазуху. Да не свою, а Дары, вздрогнувшей от мысли, что ищет он там совсем не то, что она подумала, а выключатель коммуникатора.