Смотритель (СИ) - Страница 13

Сразу было определено, чтобы не велось никаких записей. Дитц подтвердил, что немецкие специалисты связи предварительно проверили место встречи. Так что и я рассказываю всё по памяти, может, где-то и что-то могу сказать не так.

Сталин:

– Я пригласил вас для того, чтобы с глазу на глаз выяснить, почему между СССР и Германией началась война. Мы чётко выполняли подписанное соглашение и не представляли никакой угрозы для Германии.

Гитлер:

– По нашим сведениям, вы сосредоточили на границе огромное количество дивизий, количество танков и самолётов исчислялось десятками тысяч, ваши военачальники отрабатывали планы вторжения в генерал-губернаторство и далее в Германию. Даже ваши поэты впрок писали стихи о победе над нами. Как мы должны были всё это воспринимать?

Сталин:

– Всё это происки руководителя вашей военной разведки Канариса, который действует в интересах англичан. Англичане боятся вашего вторжения, поэтому они и снабжали Канариса информацией о наших военных приготовлениях.

Гитлер:

– Я верю Канарису. В первые же дни войны мы уничтожили сотни ваших самолётов. Почти миллион ваших военнослужащих мы взяли в плен. Если бы вы готовились к обороне, то мы не смоли бы так легко продвигаться по вашей территории. Мы выбрали точное время удара и упредили ваш удар, поэтому изготовившиеся к наступлению советские войска не могли перейти к настоящей обороне.

Сталин:

– Я предлагаю прекратить военные действия и договориться о совместных действиях.

Гитлер:

– Как я могу это сделать, когда весь мир знает, что нашей целью является захват Москвы, Ленинграда, Сталинграда и Баку? Мы можем позволить вам без боя отойти на указанный рубеж и после этого заключить перемирие. Можем даже договориться о совместных действиях.

Сталин:

– Это значит, что вы отвергаете наши предложения?

Гитлер:

– Получается, что так. Разбив вас, мы заставляем капитулировать перед нами Англию и США. И второе, самое главное. Наш национал-социализм и ваш социализм удивительно похожи друг на друга, как отражения в зеркале. Вы стремитесь к мировому господству, и мы стремимся к мировому господству. Нас не удовлетворяет половина мира и вас не удовлетворяет половина мира. Поэтому должен остаться только один властелин. И этот властелин – Германия. Весь мир увидит, как солдаты непобедимой немецкой армии пройдут торжественным маршем по Москве. И мы европеизируем вашу европейскую часть территории.

Сталин:

– Ну, что же. Договориться не удалось. Я обещаю, что война будет очень долгой и тяжёлой. Сначала вам нанесут сокрушительный удар вот здесь, где мы сидим. Сталинград вы не возьмёте, а потом колонны военнопленных немцев пройдут маршем по Москве, и весь мир увидит это, а советская армия придёт в Берлин и над обломками рейхстага водрузит красное знамя. Это я тебе обещаю.

Сталин встал и вышел из палатки.

Гитлер посидел несколько минут и тоже вышел из палатки.

Дитц сказал:

– Свирепый у вас Сталин. Честно говоря, я его побаиваюсь. Но чуда не будет. До встречи в Москве, – и побежал вслед за своим фюрером.

Когда я вышел из палатки, меня вызвали к Сталину. Он стоял у самолёта.

– Садись. Что там было дальше? – спросил он.

Я слово в слово передал наш разговор с Дитцем и рассказал о поведении Гитлера.

– Можно сказать, что в данном сражении мы одержали победу. Отдыхай, – сказал Сталин и прикрыл глаза, давая понять, что разговор окончен.

Как я слышал, Сталин вызвал Жукова и приказал ему подготовить контрудар под Оршей, придав ему новые реактивные установки залпового огня «Катюша». Сталин слов на ветер не бросал. Это понял и Гитлер, лезший из шкуры, чтобы взять Сталинград, Москву и Ленинград.

По прибытии в Москву у меня отобрали удостоверение, подписанное Сталиным.

– Смотри, если хоть слово проронишь о том, что видел и что слышал, то тебя никто не сможет спасти, даже Господь Бог, – предупредил меня генерал. – Твоё руководство предупреждено, чтобы даже не пытались расспрашивать тебя о чём-то. Нарушение данного указания будут расцениваться как предательство. Тебя приказано не трогать.

С теми словами я и уехал. В управлении меня никто и ничего не спрашивал. Подготовку к разведывательной работе пришлось прекратить. Меня направили на один из фильтрационных пунктов для допросов военнопленных.

До 1946 года я опрашивал военнопленных. Приказ не трогать меня был воспринят буквально. Если представить меня к следующему званию, то это значит нарушить приказ. Наказать, поощрить – это значит тронуть, открыть моё личное дело и так далее. Меня сторонились мои бывшие сослуживцы. Я знал, что на меня были доносы о том, что я сдавался в плен к немцам, но этим доносам не давали хода, а доносчики заканчивали службу в лагерях. Туда же отправлялись и оперативные работники, получившие эту информацию и давшие ей ход. Начальники оперативных работников подвергались самому строгому наказанию.

Все вздохнули, когда я уволился из органов. Выслуги почти никакой. Пенсия мизерная. «Орденских» денег вообще нет. Устроился лесником.

До 1956 года работал в лесничестве. Потом был XX съезд партии с осуждением культа личности, суд над Берией. Моего бывшего начальника управления осудили на пятнадцать лет за сотрудничество с Берией. Меня не тронули.

После 1964 года я переехал в город и устроился учеником токаря на завод. Тогда много офицеров уволили в числе одного миллиона двести тысяч. Я до армии тоже токарем был. Специальность освоил быстро, получил разряд, зарплата стала достойная. Женился. Выросла дочь.

Краем уха донеслось до меня, что начали скоропостижно умирать те, кто имел хоть какое-то отношение к встрече двух тиранов во время войны. Как донеслось? А так. По воздуху. Бывших чекистов не бывает. Вычислил, что я остался последний. Да я и не боюсь этого. Мне уже восемьдесят лет. Пора и честь знать. А тут и ты в знакомцах объявился. Случайностей не бывает. Ты делай, что тебе приказано.

– Василь Василич, может, чайку попьём? – спросил я.

– Отчего же не попить, давай, – сказал Головачёв.

Я налил в кружку чай и поднёс его к старику. Он подпёр голову рукой и мерно посапывал. Конечно, всю ночь проговорили. Вот и горизонт начал розоветь. А старичок интересный. Предупреждали меня, что он может сделать что угодно, готовили его для выживания в любых условиях.

Я подошёл к нему и потрогал его за плечо. Голова Василия Васильевича упала. Дыхания не было. И чай не тронут. Правду говорят, что смерть к солдатам приходит на рассвете.

Я выплеснул чай в реку и туда же выбросил кружку. Достал из кармана диктофон, отсоединил микрофон от воротника рубашки и бросил аппаратуру в костёр. Скажу, что старый разведчик нашёл спрятанный в стороне от костра диктофон и незаметно уничтожил его, а во время рыбалки ни о чём, что могло бы иметь оперативную ценность, не говорил.

Похоже, что и мне придётся уходить из органов. Вряд ли мне поверят, что Головачёв ничего не говорил. А вот то, что он должен был сказать, никто не знает. И то, что я написал, вряд ли является правдой, просто фантазия старика, которому было скучно жить в одиночестве, вот он и придумал эту историю, чтобы быть немного значительнее среди серых личностей, которые были вокруг всю его жизнь.

Я сидел у догорающего костра и думал. Естественно, я думал не о том, что сейчас толпа возмущённых читателей набросится на меня с упрёками о том, что рядом лежит мёртвый человек, а я вот сижу у костра и думаю.

Да, сижу и думаю. Человек мыслящий должен думать. Думать о том, что мне нужно делать. Первое. Тело старика трогать нельзя. Пусть приедут специалисты и зафиксируют его смерть и то, что я к этому совершенно не причастен. Возраст. Волнения. Или, наоборот, расслабление после того, как сброшен груз многолетней тайны. Мало ли что.

Второе. Кто-то должен охранять тело. Местность вроде бы безлюдная, следов зверей не видно, но стоит только оставить тело без присмотра, как быстро налетят и набегут санитары природы, который по предназначению вписано уничтожение всех биологических остатков от любого живого существа.