Смотритель. Часть 1 (СИ) - Страница 2

Вот чёрт, решили поговорить о рыбалке, а скатились на профессиональные разговоры. Да это всегда у нас так. Как только сидим и говорим о бабах, так начальство довольно и спокойно, а как только заговорили о работе, так начальство беспокоится, когда это мы успели напиться. Вот для этого у нас есть свои санатории и дома отдыха с базами для охоты и для рыбалки.

Кстати, не надо делать из нас утончённых личностей и интеллектуалов, как это делают писатели-детективщики, пишущие по заказу ВЧК-НКВД для получения премий того же ВЧК-НКВД. Мы – плоть от плоти того общества, которое послало нас на защиту его безопасности. Хотя, и здесь не будем кривить душой, на защиту безопасности руководства от того же общества. Это главная наша функция, ну а следующая функция – это борьба с теми, кто мешает нашей работе, а таких организаций, органов и организованных групп видимо-невидимо, и все хотят наложить лапу на наши органы. Если бы не они, то с ЦРУ, ФБР, БНД и им подобными мы бы боролись одной левой и то только после обеда.

Интеллект наш повыше среднего, но юмор обыкновенный, народно-солдатский, типа солдат на постое у старушек, или сидели у ели и ели то, чего не имели, а если бы это имели, то были бы не теми, кем были, и тому подобное. Это разведка у нас интеллектуальная, да и то в разведке одни сынки высокопоставленных папаш и мамаш, поэтому у нас в разведке такой уровень коррупции и кумовства, что все страны чувствуют себя спокойно от такой разведки, периодически перевербовывая разведчиков для себя и раскрывая легальные и нелегальные резидентуры. Это я к тому, что разведку вывели из нашей конторы и они начали воображать из себя невесть кого и невесть что.

Зато в области рыбалки и охоты нам равных нет. В нашу епархию снова вернулись пограничники, теперь мы имеем возможность порыбачить и поохотиться в пограничной зоне и полосе, где посторонние люди не ходят. А подальше от границы у нас есть хорошие заказники. Лично я люблю рыбачить на удочку и желательно карася. Это искусство и удовольствие одновременно. Два в одном, по-современному, как шампунь с кондиционером.

Так вот в нашем заказнике есть целая секция рыболовов, а любителей рыбалки на удочку только один я. Зато инструктор у меня старенький и шустрый старичок по имени Василь Васильевич. Человек молчаливый, но степенный и обстоятельный. От него я много узнал в рыбацком деле, совершенно не представляя тех хитростей, которые не описываются в красочно расписанных и цветливо оформленных пособиях.

Оказалось, что на рыбалке не нужно сидеть мышкой и бояться напугать рыбу. Конечно, вести себя по-медвежьи нельзя, но привлекать внимание рыбы нужно. Если не клюёт, то через каждые три-пять минут нужно делать перезаброс, подтягивать к себе или в сторону поплавок с крючком, чтобы рыба увидела наживку и подошла её попробовать. Да мало ли что. Я был учеником старательным и уважительным, не вёл себя начальником по отношению к инструктору и постепенно у нас установились добрые отношения. А тут в разговорах и между делами потихоньку выяснилось, что он фронтовик, в битвах не участвовал, орденами-медалями не награждён и даже не получил обязательный для всех участников войны орден Отечественной войны второй степени.

Меня это удивило, и я постарался навести о нём справки. Я узнал, что он капитан МГБ (министерства государственной безопасности) в отставке и получил совет не совать свой длинный нос куда не надо. Он нормальный человек в качестве рыболовного инструктора? Нормальный. Вот иди и лови вместе с ним рыбу, а если что интересное услышишь от него, то немедленно иди в спецотдел и докладывай письменно обо всём.

Вот, бляха муха, не было печали, так черти накачали, как говорят китайцы – не ищи себе неприятностей, которые будут тебя доставать. Bu yao zi zhao ma fan. Я тут некоторое время приватно занимался китайским языком, и кое-что уяснил для себя, но, вероятно, уяснил не совсем чётко. Похоже, что старичок находится в постоянной оперативной разработке и я вписан в число этих разработчиков. Если тебе дают рюкзак с булыжниками, то лучше этот рюкзак выкинуть и не нести его дальше. Тебе станет легче, и тому, кто тебе дал этот рюкзак, тоже убытка никакого. Поэтому я быстренько смотал удочки и прекратил выезжать в заказник на рыбалку. Умер Максим, ну и хрен с ним.

Вы не удивляйтесь, если в моей речи увидите некоторые матерки. Я человек русский, а, кроме того, человек военный, поэтому матерный язык знаю в совершенстве и он, по сути дела, является моим вторым родным языком, поэтому без него обойтись будет очень трудно. Например, разведчик в общении с женщиной лёгкого поведения будет говорить, что её поведение является антиобщественным, не соответствующим нормам морали и оскорбляющим его православные чувства и тому подобное, то контрразведчик скажет просто и ёмко – блядь и всё встанет на свои места. Все друг друга поняли.

Месяца через полтора меня вызвали в отдел собственной безопасности и поинтересовались, почему это я не выезжаю в заказник на рыбалку.

– А какое ваше дело до моей рыбалки? – я сразу отбрил их, потому что это моё частное дело и никому не позволено совать в него нос.

– А это уже не ваша рыбалка и не ваше дело, – вежливо охолонули меня, – это дело государственное и вы единственный за многие десятилетия, кто смог чем-то расположить к себе старика.

– А чем он обвиняется, – спросил я, – шпионаж, диверсии, терроризм, антисоветская пропаганда?

– Ни в чём не обвиняется, – прямо сказали мне, – просто о нём нет никаких данных, ни в личном деле, ни в архивах. Он как бы и есть, и его как бы и нет. Как был капитаном так им и остался. И сам ничего не говорит. Есть указание, подписанное ещё наркомом Берия, что данного человека не трогать и ничего у него не выяснять. Это значит, что у человека есть какая-то «шуба», которую ему надели, а снять никто не может. Берии нет, а указание его есть, и никто не решается отменить это указание, а оно, как ты сам понимаешь, до сегодняшнего дня имеет силу приказа, требующего обязательного исполнения и никто кроме Берии его отменить не может.

– Абсурд какой-то, – недовольно сказал я, – любой председатель КГБ вправе отменить этот приказ.

– А вот и нет, молодой человек, – ласково просветили меня, – в государстве нашем есть незыблемые основы, которые никто не вправе поколебать. Стоит раскрыть архивы и показать хоть десятую часть нашей деятельности, то государство рухнет и похоронит нас под своими обломками. Вы это понимаете? – и начальник отдела высоко поднял свой указательный палец, показывая важность того, о чём он говорил.

– Отдайте его мне, и я за два дня выбью из него нужные показания, – с весёлым задором молодого человека сказал я, – у нас даже Тутанхамон давал собственноручно написанные показания!

– Не накликайте на себя беду, – как-то многообещающе сказал начальник отдела, – я читал дела, когда товарищи допрашивали товарищей, сидели в одном кабинете, вместе выпивали, дружили семьями, а потом выбивали друг другу зубы и выкалывали карандашом глаза. Потом они менялись местами, и мучитель становился жертвой, а дети и жены рвали друг на друге волосья и втыкали в лицо столовые вилки. И в конце концов, обоих расстреливали в подвале как агентов экзотических разведок, жён отправляли в концлагеря, а детей в спецприёмники для членов семей изменников родины. Вы этого хотите?

– А что, у нас есть какой-то другой выбор? – спросил я у начальника.

Оглянувшись по сторонам и приложив к губам указательный палец, начальник встал из-за стола и подошёл ко мне. Наклонившись к моему уху, он тихо произнёс:

– Есть выбор. В любой ситуации нужно поступать по-человечески, как человек, а не как обезьяна, которая поймает чужого детёныша и начинает есть его живьём. Даже не убивает из чувства гуманности. Поэтому, всех обезьян, – он повысил голос для возможной звукозаписывающей аппаратуры, – я не считаю человекоподобными существами. Это выродки, оставшиеся от генетических опытов по созданию homo sapiens, человека разумного. Поэтому и вы, как человек разумный, должны делать выбор в пользу своей родины. Кто бы ни руководил нашей родиной, что бы он ни делал, вы должны быть ему верны и делать всё, что он приказывает, не раздумывая и не рассуждая. Потом вы с чистой совестью можете сказать, что время было такое, что вы думали совершенно о другом, осуждали насилие, но были вынуждены подчиняться приказу.