Смотритель - Страница 7

Блэкберн ехал быстро. Дорога от Пуласки до Ноксвилла была в основном прямая, почти без поворотов. До того как понадобилось отвезти Наоми на отцовскую ферму две недели назад, Блэкберну не доводилось видеть такую ровную, словно разглаженную скалкой местность, которую пересекали ручьи, темные и вязкие, точно патока. Голые поля без гор и холмов выглядели почти неприлично. И хотя уже стемнело, Блэкберн, проезжая Ноксвилл, с облегчением заметил, как фары качнулись вверх.

Первые хлопья снега упали, когда он пересек границу штата. Пока Блэкберн добрался до Лорел-Форк, дорога уже побелела. Он проехал магазин Хэмптонов. Вывеска над заправкой примерзла и больше не раскачивалась. Даже бензоколонки, казалось, съежились от холода. Вернувшись на кладбище, Блэкберн обнаружил приклеенную к двери домика записку: «Сегодня умерла Минди Тимберлейк. Похороны в четверг, поэтому могилу нужно вырыть в среду. Дай знать, если потребуется позвать Нила Уиза. Еще нужно поменять выключатель в коридоре. Преподобный Х.».

Ветер усилился, и порыв смел снег в сторону. Церковный колокол брякнул и затих. Блэкберн вошел внутрь. В передней стряхнул снег со шляпы и куртки и повесил их на вешалку. Включив свет, он проверил печку, а потом приоткрыл водопроводные краны ровно настолько, чтобы проточная вода не дала трубам замерзнуть. Покончив с этими делами, Блэкберн сел на скамью поближе к единственному витражному окну церкви. Углы витража были яркие, как заплатки на одеяле: оранжевый, зеленый, желтый, голубой. В центре реял ангел с нежным лицом и крыльями, распахнутыми так широко, словно он хотел обнять Блэкберна. В солнечные дни окно, залитое светом, сияло. Разноцветные лучи омывали Блэкберна, и ненадолго у него возникало ощущение, что мир, включая его самого, гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Повзрослев, Блэкберн не слишком часто молился, но сейчас произнес молитву. «Да, – прошептал он. – Уехать отсюда и защищать их». Он пошел обратно к алтарю. Выключил одну лампу, за ней – другую, а ангел медленно погрузился во тьму.

Джейкоб проснулся от шепота над головой. Корейцы нашли его. Наверное, увидели следы крови, ведущие к его убежищу. Снова шепот, на этот раз глуше и ниже по течению. Потом тишина. Стоило Джейкобу пошевелиться, как плечо прорезала боль. Он высунул голову. Холодно и ветрено, но светло, уже середина утра. Он видел противоположный берег, полосу голых деревьев над узким песчаным пляжем. Часового не было. Лейтенант Пайк говорил, что утром их часть уйдет, вернется на прежние позиции, а к этому времени Джейкоба уже должны были посчитать погибшим. Он подождал, пока корейцы отойдут еще дальше. Потом снова прислушался на случай, если кто-то из них задержался.

Прошлой ночью, когда он стоял в карауле, река казалась узкой и на вид ее было нетрудно пересечь. Теперь же она выглядела широкой, как озеро. Он увидел острие ножа, торчащее изо льда, и, ближе к противоположному берегу, свою винтовку, припорошенную белым. Снега выпало достаточно, чтобы скрыть следы крови. Джейкоб задался вопросом: что подумал бы солдат, глядящий с того берега? Скорее всего, посмотрел бы на полынью и решил, что оба участника схватки утонули. Увидел бы торчащий нож, но не стал бы гадать, что это значит.

На реку упали лучи солнца, не только играя бликами на льду, но и размягчая его. «Я как слепой на краю обрыва», – подумал Джейкоб, ставя на лед правую ладонь, потом колени. Он остановился. Вражеские солдаты не могли уйти далеко. Один взгляд на реку – и его заметят, но с каждой минутой лед нагревался все сильнее. Потеря крови, холод – следующую ночь ему не пережить. «У тебя нет выбора», – сказал себе Джейкоб и пополз дальше, волоча левую руку и вспахивая непослушными пальцами легкий снег. Одновременно он прислушивался, не раздастся ли щелчок предохранителя. Но выстрела не последовало. Наверное, Джейкоб так измазался в грязи, что казался скорее зверем, чем человеком.

К тому времени, как он добрался до середины реки, правая рука онемела. Джейкоб остановился и встал на колени. Потом сунул руку под одежду и прижал ладонь к животу, чтобы немного отогреть. Здесь солнце светило ярче всего. На несколько мгновений Джейкоб закрыл глаза и задрал голову, чтобы солнце согрело лицо. Если корейцы заметят его сейчас, подумают ли они, что он обращается к Господу или ожидает казни?

Джейкоб двинулся дальше и почувствовал пленку воды на поверхности. Подо льдом темные воды реки были не видны. Джейкоб протянул руку, опустил ладонь. Когда он начал переносить вес с одного колена на другой, раздался треск. Он медленно провел ладонью перед собой, словно успокаивая лед. Где лучи солнца под таким углом скорее прогреют поверхность реки – выше по течению или ниже? Определить это казалось делом несложным, но даже когда Джейкоб разглядел угол падения лучей, понадобилось несколько секунд, чтобы привести мысли в порядок и повернуть вниз по течению. Рука окончательно онемела, и каждое движение вперед приходилось контролировать зрением, а не только на ощупь. Сколько еще? В голову пришла мысль, что можно, следуя вдоль реки, добраться до океана. Но это ему подсказывали усталость и холод. Он прополз еще несколько метров вниз по течению и снова повернул к середине реки. На этот раз лед выдержал. Джейкоб не поднимал головы, пока не коснулся песка. С трудом вскарабкавшись на берег, он обнаружил, что вчерашний бивак пуст.

Два дня назад деревенские жители встретили их часть тепло, даже предупредили Маллинса, немного говорившего по-корейски, что враг на другом берегу реки. Тогда-то Джейкоб и отдал ребенку пачку жвачки, а его отцу – пару сигарет. Он побрел по тропинке к деревне. При его приближении мужчины и женщины затрепетали. Кто-то начал прогонять Джейкоба взмахами рук.

Первым его узнал тот самый мальчик, потом – отец.

– Квисин! – воскликнул один из местных, жестом приказывая не приближаться.

Джейкоб отряхнул грязь с формы, с лица и волос.

– Нет. Американский солдат.

– Квисин! – повторил крестьянин.

Тут Джейкоб понял. Он раскрыл правую ладонь и хлопнул себя по руке и по груди.

– Видите? Живой!

Когда местных жителей не убедило и это, Джейкоб достал из ножен штык и провел лезвием по большому пальцу левой руки. Не глубоко, но достаточно, чтобы потекла кровь.

Отец кивком пригласил последовать за ним в крытую соломой хижину в дальнем конце деревни. Жестом он предложил солдату сесть на постель из вязанок соломы и развел огонь. Кто-то принес мыльную воду в жестяном ведре. Мужчина помог Джейкобу раздеться до пояса и начал протирать его раны тряпицей. Когда он обмакнул тряпку в ведро, вода покраснела. Джейкоб ощутил новый страх. В здешнем климате холод иногда словно прижигал раны солдат. Они еще были живы, могли разговаривать, но врачи понимали: как только тела отогреются, кровотечение откроется снова. Но, разглядев глубину порезов на плече и боку, Джейкоб успокоился. Крестьянин бросил тряпку в ведро, помог ему снова одеться, а мальчик поставил в центре хижины фляжку с водой и деревянную миску. Джейкоб попил, потом начал жадно есть. Отец с сыном смотрели на него.

Потом Джейкоб лег на циновку. Мужчина укрыл его ярким лоскутным одеялом и вышел. Наконец-то холод начал покидать тело. Ближе к вечеру двое местных помогли американцу забраться в запряженную быками повозку, забросали сверху сеном и пустились в путь. Каждый толчок на ухабах отдавался болью в руке и плече, но постепенно дорога стала шире и ровнее. Джейкоб снова вспомнил тот вечер, когда он встретил Наоми, и его мгновенно переполнили чувства.

«Увлечение», – сказала об этом мать. Отец согласился с ней и добавил, что Джейкоб просто хотел им таким образом досадить. Если и так, то они полностью заслужили. Джейкоб устал от того, что родители все в жизни решали за него. Выбирали школы в Блоуинг-Рок, указывали, как говорить, с кем дружить и встречаться, настояли на поступлении в колледж, а потом, хоть он целое лето неплохо работал на лесопилке, попытались заставить его поступить снова. И в отношениях с Наоми они тоже хотели решать все сами, словно неспособность повлиять на жизнь его умерших сестер давала родителям право лепить из него то, что им хотелось.