Смотритель - Страница 4

Потом Уилки в последний раз повел Блэкберна на кладбище и остановился у памятника в заднем ряду с надписью «Шей Лири».

Буквы теснились на надгробии размером не больше соляного блока. На камне не было ни следа мха или лишайника. Парень погиб при взрыве динамита во время строительства магистрали «Блю-Ридж», как пояснил Блэкберну Уилки. Другие рабочие почти ничего о нем не знали, кроме имени и того, что он был родом из Огайо. Приятели Лири купили участок и сами выбили имя на камне железнодорожным костылем. Два года ничего не происходило, но однажды вечером дверь домика смотрителя со скрипом открылась, а потом захлопнулась. Уилки вышел на крыльцо, но увидел лишь темноту. На следующий вечер, хоть он и закрыл дверь на цепочку, она открылась снова. Решив, что это какой-нибудь подросток решил его разыграть, Уилки на третий вечер поставил кресло-качалку прямо за дверью и устроился в нем с дробовиком в руках, чтобы напугать шутника в ответ. Когда дверь открылась, на крыльце никого не было, но Уилки заметил огонек возле надгробия Шея Лири. Набравшись храбрости, он пошел к могиле. Ярче всего свет был перед покрытым лишайником именем на камне. Наутро смотритель отправился к могиле с проволочной щеткой и тряпкой и вычистил буквы, чтобы их снова можно было прочитать. Неделей позже в дождливый день он выглянул в окно и увидел незнакомца. Им оказался Гэбриел Лири, приехавший из Огайо, чтобы найти могилу брата. «Я обошел шесть кладбищ в одном только этом графстве, – сказал он Уилки. – Но теперь наконец-то отыскал Шея».

Блэкберн понятия не имел, было ли это на самом деле или Уилки все выдумал, чтобы новичок прилежно выполнял свою работу, но, хоть ему самому ни с чем подобным сталкиваться не приходилось, он все же верил, что мертвые каким-то образом чувствуют его работу, поэтому рыл и засыпал могилы не абы как. Имели значение даже мелкие признаки уважения: не греметь инструментами, не разговаривать слишком громко, обходить могилы по периметру, а не переступать через них, убирать окурки и горелые спички.

Флюгер возле домика повернулся со скрипом, словно отворяя дверь плохой погоде. Лучше бы выбрать для поездки другой день, но понедельник был у Блэкберна единственным выходным, поэтому он закрыл ворота на задвижку, хоть и сомневался, что кто-нибудь откроет их до его возвращения: зимой посетителей было мало. Приходили обычно вдовы или вдовцы; иногда Блэкберн слышал, как они вслух разговаривают с могилами. По словам Уилки, Элли Хиггинс навещала могилу мужа каждую неделю на протяжении одиннадцати лет. Она стояла у надгробия и болтала о повседневных вещах, вроде шитья и готовки, погоды и последних слухов. Даже после смерти не дает бедолаге и словечка вставить, как сказал Уилки в один из тех редких моментов, когда его навещало желание пошутить.

Блэкберн завел свой грузовичок и поехал по дороге мимо дорожки к дому преподобного Ханниката. У подножья холма Блэкберн притормозил. Через дорогу стоял магазин Хэмптонов. Перед ним над парой бензоколонок полной луной нависала круглая оранжевая вывеска нефтяной компании «Галф». Порывы ветра уже начали ее раскачивать. Блэкберн посмотрел мимо двухэтажного здания магазина на пастбище, где как-то летом они с Джейкобом ловили пятнистую форель в заводях под сенью рододендронов. Или там, где ручей был мельче и быстрее, переворачивали камни, находя раков, которые пятились, грозно подняв клешни, или блестящих черных саламандр, ускользавших сквозь пальцы, чтобы спрятаться в иле. Иногда под крупными камнями удавалось застать водяную змею. Джейкоб как-то попытался поймать одну из них, и та тяпнула его за руку, оставив полукруглую цепочку кровавых отметин. В те дни всякий раз, когда им с Джейкобом становилось жарко и хотелось пить, миссис Хэмптон предлагала Блэкберну и своему сыну взять бутылочку шипучки из металлического холодильника, стоявшего в магазине. Она не разрешала Блэкберну платить даже в тех редких случаях, когда у него при себе оказывалась пара монет. Миссис Хэмптон редко улыбалась, но всегда была очень мила. Пока Блэкберн не начал помогать Наоми.

Дорога вилась дальше. Через полмили показалась лесопилка Хэмптона, где люди в ботинках со стальными набойками и плотных рабочих куртках пилили и строгали доски. Дальше дорога нырнула, следуя вдоль ручья Лорел-Форк вниз по склону горы. Блэкберн пересек Мидл-Форк и свернул направо. Через милю он снова повернул и вскоре оказался возле фермы Джейкоба и Наоми.

Жестяная крыша блестела, кирпичная труба была сложена заново, в прежде заколоченных окнах блестели новые стекла – ферма стала совсем не такой, как полтора года назад. Блэкберн открыл дверь и вошел внутрь. Через неделю после тайной свадьбы Джейкоба они с Блэкберном поехали в Ленуар: сначала в магазин подержанной бытовой техники, а потом на склад списанного железнодорожного имущества. «Отец лишил его наследства», – шептались за спиной у Джейкоба, и Блэкберн, глядя, как его товарищ торгуется и пересчитывает купюры в бумажнике, понимал, что слухи верны. Но денег хватило, чтобы погрузить в машину стол и четыре колченогих стула, корыто для стирки, кровать с пружинным матрасом и видавший виды холодильник. Конечно, по-прежнему не хватало многих вещей, которые превращали жилище в дом, особенно мелочей: фотографий, каминных часов или календаря на кухне. Но скарб, который они с Джейкобом привезли в тот день из Ленуара, стал только началом. Теперь в гостиной появились кресло и софа; на свежеокрашенной стене красовалась картина в рамке, изображавшая лошадь с санями; рядом с новенькой керосиновой плиткой на кухне на стене висел рекламный календарь, уже перевернутый на август в ожидании возвращения Наоми.

Фотография, которую Наоми просила привезти, висела в прихожей. Она была сделана в Ленуаре на первую годовщину их с Джейкобом свадьбы. Блэкберн снял картинку с крючка, закрыл дом и поехал на запад. Через час дорога начала долгий подъем к вершине Роун-Маунтин. На стоянке у дороги работал фотограф. Въезжая в Теннесси, Блэкберн вспомнил слова Наоми: раньше она считала, что, въехав в другой штат, сразу же замечаешь изменения, как на карте. Но оказалось, что и деревья, и дорога, и небо остаются точно такими же. «И даже рекламные щиты», – подумал Блэкберн, проезжая мимо ярко-красной рекламы крема для бритья, потом – газировки. Когда деревья расступились, реклама стала попадаться чаще: сигареты, машины, хлеб. И на каждом плакате люди улыбались.

Доктор Иган сидел за столом, рядом в пепельнице лежала трубка. Когда он только начинал практику тридцать девять лет назад, это был всего лишь реквизит: Игану казалось, что так он будет казаться старше и мудрее. Возможно, его первые пациенты и разгадали уловку, но годы шли, а он по-прежнему держал на столе трубку, спички и табак. Сюда, в этот кабинет он приводил пациентов с самыми серьезными недугами. Оказавшись за закрытой дверью, они оба садились, доктор брал трубку, раскуривал ее, втягивал дым и выдыхал. Потом клал трубку в пепельницу, и от тлеющего табака поднимался благовонный дымок. Он словно говорил: «Вот видите? Хоть мы и обсуждаем серьезные дела, оснований для паники нет». Давний ритуал чем-то напоминал сегодняшние действия Игана в доме Минди Тимберлейк. В черном медицинском саквояже не было средств, способных излечить ее, но под бдительным взором троих сыновей Минди доктор прижал серебристый раструб стетоскопа к груди умирающей женщины. Вправо, вверх, вниз – словно священник, осеняющий крестным знамением. Спустя несколько минут она умерла – без вскрика, без хрипа, но с тихим последним вздохом, словно разрешилась какая-то мелкая проблема. Хорошая смерть.

Доктор Иган выглянул в окно. К середине марта дни стали длиннее, и шары уличных фонарей в Блоуинг-Рок зажгутся еще нескоро. На следующей неделе у Кэтрин день рождения. Он уже заказал для нее последний роман Эрла Стэнли Гарднера, но хотелось сделать еще один подарок: может быть, именную писчую бумагу или ручку «Паркер» с ее инициалами. Вчера он заглянул в витрину цветочного магазина Агнес Диллард. Когда Иган покупал цветы для Хелен, покойной жены, это всегда были красные розы. Однако букет роз можно было счесть нарушением негласного договора между ним и Кэтрин. А вот хризантемы вполне допустимы. Да, цветы и роман – то что надо. Кэтрин однажды спросила, почему он любит поэзию, но не разделяет ее любви к романам. «Я целые дни провожу, погружаясь в чужие истории», – ответил тогда он.