Смешные любови (рассказы) - Страница 8

Она встала, подала мне (очевидно, в последний раз) руку, повернулась и ушла.

И лишь минуту спустя до меня дошло (несмотря на леденящую тишину, обступившую меня), что моя история отнюдь не трагического, а скорее комического свойства.

В какой-то мере это утешило меня.

Мартин умеет то, чего не умею я: остановить любую женщину на любой улице. Должен признаться: за то долгое время, что я знаком с Мартином, я немало пользовался этим его даром, ибо люблю женщин ничуть не меньше, чем он, хотя мне и далеко до его сногсшибательной дерзости. С другой стороны, случалось, что Мартин здорово плошал, когда так называемый захват женщины становился для него лишь проявлением самодовлеющей виртуозности, чем он частенько и ограничивался. Поэтому не без определенной горечи он говаривал, что подобен нападающему, который из любви к искусству пасует отдельные мячи своему партнеру, забивающему затем дешевые голы и стяжающему дешевую славу.

В этот понедельник, дожидаясь его днем в кафе на Вацлавской площади, я разглядывал толстенную немецкую книгу по этрусской культуре. Университетская библиотека несколько месяцев хлопотала о том, чтобы мне на время прислали ее из Германии, и когда я наконец получил сию бесценную книгу, то, как реликвию, не выпускал из рук и даже рад был, что Мартин запаздывает и я могу, сидя за столиком, спокойно полистать ее.

Стоит мне подумать о древней античной культуре, как меня пронизывает грусть. Кроме прочего, возможно, она навеяна печальной завистью к уныло-сладкой неспешности тогдашней истории; эпоха старой египетской культуры насчитывала несколько тысячелетий; эпоха греческой античности — почти целое тысячелетие. В этом смысле жизнь отдельного человека схожа с историей человечества: поначалу она погружена в вязкую неспешность и только потом понемногу, но с течением времени все заметнее, ускоряется. Мартину как раз два месяца назад стукнуло сорок.

Именно он и вывел меня из задумчивости. Открыв стеклянную дверь кафе, он прямиком направился ко мне, делая выразительные жесты и гримасы в сторону столика, за которым над чашечкой кофе склонилась молодая женщина. Не отрывая от нее взора, он подсел ко мне и сказал: — Что ты об этом думаешь? Я почувствовал себя пристыженным: погруженный в свой фолиант, я заметил девушку только сейчас и, конечно, не мог не признать, что она хороша. Но в ту жу минуту девушка распрямила стан и, подозвав человека с черной бабочкой, поспешно расплатилась.

— Расплатись тоже! — приказал Мартин.

Мы было думали, что придется догонять девушку, но, по счастью, она задержалась в гардеробе. Она оставила там хозяйственную сумку, и гардеробщица по меньшей мере с минуту откуда-то извлекала ее, прежде чем поставить на барьер перед девушкой. Та подала гардеробщице какую-то мелочь, а Мартин в тот же миг успел вырвать у меня из рук мою немецкую книгу.

— Давай-ка лучше положим ее сюда, — сказал он с бравурной решимостью и стал старательно засовывать книгу в сумку к девушке. Она сделала удивленные глаза, не находя от растерянности слов.

— В руке нести неудобно, — пояснил Мартин, а когда девушка изъявила желание нести сумку сама, отругал меня за неучтивое поведение.

Незнакомка оказалась медицинской сестрой из одной периферийной больницы; она задержалась в Праге и сейчас спешила к автобусному вокзалу на Флоренце. Достаточно было и небольшого отрезка пути до остановки трамвая, чтобы успеть сказать друг другу самое главное и договориться о том, что в субботу мы приедем в Б. навестить ее, такую, дескать, прелестную барышню, которая, как многозначительно подчеркнул Мартин, несомненно будет в обществе какой-нибудь своей хорошенькой подруги.

Трамвай приближался, я подал сумку, и она попыталась вытащить из нее мою книгу; но Мартин широким жестом помешал этому, заявив, что в субботу мы приедем, а пока неплохо было бы и ей полистать ее. Барышня недоуменно улыбнулась, но трамвай уже увозил ее прочь, а мы стояли и махали вслед.

Делать нечего, книга, которую я так долго и с таким нетерпением ждал, скрылась вдруг в туманных далях; что и говорить, было страшно досадно; но, несмотря на это, какое-то безрассудство наполняло меня счастьем и на нежданно выросших крыльях возносило над этой досадой. А Мартин тут же стал соображать, каким образом ему отпроситься на субботний день и ночь у своей молоденькой жены (и это действительно так: дома у него молодая жена, и, что хуже того, он любит ее; и что еще хуже: боится ее; и что совсем плохо: боится за нее).

Для нашего путешествия я за небольшую цену взял напрокат прелестный «фиат» и в субботу в два часа пополудни подкатил к дому Мартина. Мартин был уже наготове, и мы тронулись. Стоял июль, и было нестерпимо жарко. Мы стремились попасть в Б. как можно раньше, но, увидев по пути в одной деревне двух пареньков в трусиках и с явно мокрыми волосами, я остановил машину. Пруд и вправду был неподалеку, в нескольких шагах от дороги, за околицей. Сон у меня уже не прежний, прошлой ночью я вертелся в постели, невесть чем озабоченный, часов до трех и потому мечтал освежиться; Мартин тоже был «за».

Раздевшись, мы прыгнули в пруд. Нырнув в воду, я быстро поплыл к другому берегу. Но Мартин, едва ополоснувшись, тотчас вылез. Поплавав и снова вернувшись на берег, я нашел его в состоянии сосредоточенного внимания. На берегу визжала стайка девочек, где-то вдали гоняла мяч местная молодежь, но Мартин буравил взглядом стройную фигурку девушки, стоявшей к нам спиной метрах в пятидесяти и недвижно уставившейся в воду.

— Смотри, — сказал Мартин.

— Смотрю.

— И что скажешь?

— Что я могу сказать?

— И ты не знаешь, что сказать?

— Надо подождать, пока она обернется, — предложил я.

— Нам незачем ждать, пока она обернется. То, что я вижу уже сейчас, меня вполне устраивает.

— Допустим, — сказал я, — но, к сожалению, у нас нет времени что-то предпринимать в этом плане.

— Хотя бы присмотреть, присмотреть! — сказал Мартин и обратился к какому-то пареньку, чуть поодаль надевавшему трусики: — Мальчик, скажи, пожалуйста, ты не знаешь, как зовут вон ту девушку? — И он указал на девушку, которая в какой-то странной апатии все еще продолжала стоять в прежней позе.

— Вон ту?

— Да, ту.

— Она не тутошняя, — сказал мальчик. Мартин обратился к девочке лет двенадцати, загоравшей рядом:

— Девочка, не знаешь, кто та девушка, что стоит на берегу? Девочка послушно приподнялась: — Вон та?

— Да, та.

— Это Манка.

— Манка? А дальше как?

— Манка Панку… из Траплиц…

Девушка все еще продолжала стоять спиной к нам. Потом, нагнувшись, достала купальную шапочку, а когда, надевая ее, выпрямилась, Мартин, подскочив ко мне, сказал: — Это Манка Панку из Траплиц. Можем ехать.

Он был вполне спокоен, доволен и, видимо, уже не думал ни о чем, кроме предстоящей дороги.

Мартин употребляет для этого слово смотрёж. Исходя из своего богатого опыта, он пришел к выводу, что не так уж трудно соблазнить девушку, как трудно, если у нас высокие количественные запросы, всегда иметь на примете достаточное число девушек, которых мы пока еще не соблазнили.

Поэтому, утверждает он, необходимо постоянно, в любое время и при любых обстоятельствах, проводить самый широкий смотрёж, то есть фиксировать в памяти или в записной книжке имена тех женщин, которых мы присмотрели для себя и когда-нибудь смогли бы закадрить.

Кадрёж — это уже высшая ступень деятельности, означающая, что с определенной женщиной мы вступаем в контакт, знакомимся и находим к ней нужный подход.