Смешные любови (рассказы) - Страница 23

Вы, наверное, правильно раскусили шефа. Но таким я люблю его еще больше и никогда не смог бы нанести ему удар, из чего следует, что я никогда не смог бы вступить с вами в связь.

— Дорогой коллега, — взяла слово докторша, — между нами меньше разногласий, чем вы предполагаете. Ведь и я люблю его. Ведь и мне не меньше, чем вам, его жаль, а уж признательность моя должна быть во сто крат больше вашей. Без его помощи я бы никогда не получила этого отличного места. (Вы же знаете это, как знают все, причем даже слишком хорошо!) Вы думаете, что я вожу его за нос, что изменяю ему? Что у меня есть другие любовники? С каким бы удовольствием ему доложили об этом! Я не хочу причинять зла ни ему, ни себе, и потому я гораздо более скована, чем вы можете представить. Я абсолютно не свободна в своих поступках. Но меня радует, что мы с вами наконец поняли друг друга. Потому как вы единственный человек, с которым я могу позволить себе изменить шефу. Вы ведь действительно его любите и никогда не причинили бы ему боли. Вы будете предельно деликатны. На вас я могу положиться. С вами я могу предаться любви, — сказала она и, усевшись к Гавелу на колени, стала расстегивать ему рубашку.

Ах, стоит ли спрашивать…

Ночь сменило утро, и Флайшман вышел в сад, чтобы нарезать букет роз. Потом сел в трамвай и поехал в больницу.

Алжбета лежала в отдельной палате в терапии. Флайшман подсел к ее кровати, положил букет на ночной столик и взял ее за руку, чтобы проверить пульс.

— Ну как, вам уже лучше? — спросил он.

— О да, — ответила Алжбета.

И Флайшман сказал прочувствованным голосом: — Нельзя делать такие глупости, девочка моя.

— Конечно, — сказала Алжбета, — но я уснула. Поставила воду для кофе и уснула как дура.

Онемевший от удивления, Флайшман не сводил с Алжбеты глаз, ибо такого благородства он никак не ожидал от нее: Алжбета не хотела отягощать его жизнь укорами совести, не хотела отягощать своей любовью и отреклась от нее!

Он погладил ее по лицу и, окрыленный чувством, стал говорить ей «ты»: — Я знаю все. Ты не должна мне лгать. Но я благодарен тебе и за эту ложь.

Он понимал, что такого благородства, самоотверженности и преданности он не найдет ни у одной другой женщины, и его охватило непреодолимое желание отдаться порыву безрассудства и попросить ее стать его женой. В последнюю минуту он, правда, удержался от столь опрометчивого шага (будет еще предостаточно времени попросить ее руки) и сказал лишь следующее:

— Алжбета, дорогая Алжбета, девочка моя, эти розы я принес тебе.

Алжбета, в удивлении уставившись на Флайшмана, спросила: — Мне?

— Да, тебе. Потому как я счастлив, что я здесь с тобой. Счастлив, что ты вообще есть на свете, Алжбетушка. Наверное, я люблю тебя. Наверное, даже очень люблю. Но поэтому, наверное, будет лучше, если мы все оставим так, как есть. Наверное, мужчина и женщина становятся ближе друг другу, когда не живут вместе, а просто знают друг о друге, что они есть, и благодарны друг другу за то, что они есть, и за то, что друг о друге знают. И для их счастья достаточно одного этого. Спасибо тебе, Алжбетушка, спасибо за то, что ты есть.

Слова Флайшмана так и остались для Алжбеты загадкой, но лицо ее расплылось в блаженной, придурковатой улыбке, исполненной туманного счастья и смутной надежды.

Флайшман встал, сжал плечо Алжбеты (знак скрытой, сдержанной любви), повернулся и вышел.

— Наша очаровательная пани коллега, которая сегодня просто светится молодостью, пожалуй, дала самое правильное объяснение всему случившемуся, сказал главврач, обратившись к докторше и Гавелу, когда все трое вновь сошлись в отделении. — Алжбета варила кофе и уснула. Во всяком случае, она сама так утверждает.

— Вот видите, — сказала докторша.

— Ничего не вижу, — возразил главврач. — Ведь, в конце концов, никто не знает, как было дело. Может, кастрюлька стояла на горелке еще до всего. Если Алжбета хотела открыть газ, зачем ей было снимать ее?

— Но ведь это ее собственное объяснение! — возразила докторша.

— После того как она устроила нам представление и здорово нас напугала, почему бы ей, в конечном счете, не свалить все на кастрюльку? Не забывайте о том, что самоубийцы у нас подлежат принудительному лечению в психушке. Кому хочется туда загреметь?

— Вы зациклились на самоубийствах, шеф, — сказала докторша.

А главврач, засмеявшись, сказал: — Мне хотелось бы, чтобы Гавел хоть раз испытал угрызения совести!

Во фразе, брошенной главврачом, нечистая совесть Гавела уловила зашифрованный укор, который втайне посылает ему провидение, и он сказал: — Шеф прав. Совсем не обязательно, что это была попытка самоубийства, но, кто знает, может, она и была. Впрочем, говоря откровенно, я не упрекаю за это Алжбету. Скажите мне, есть ли в жизни такая ценность, которая делала бы самоубийство принципиально неприемлемым! Любовь? Или дружба? Смею вас уверить, что дружба столь же непрочна, как и любовь, и на ее основе ничего не построишь. Или, может быть, себялюбие? Ах, если бы хоть оно! Шеф, — сказал Гавел едва ли не с жаром, и это прозвучало как покаяние, — шеф, клянусь вам, что я совсем не люблю себя.

— Дорогие господа, — с улыбкой сказала докторша, — если это сделает вашу жизнь прекрасней и спасет ваши души, давайте остановимся на том, что Алжбета действительно хотела покончить с собой. Вы согласны?

— Вздор, — сказал главврач, махнув рукой, — оставим это. Вы, Гавел, оскверняете прекрасный утренний воздух своими речами! Я на пятнадцать лет старше вас. Меня преследует невезение, ибо я живу в счастливом браке и никогда не смогу развестись. И у меня несчастная любовь, ибо женщина, которую я люблю, увы, вот эта дама. Но, несмотря ни на что, жизнь нравится мне, хитрец вы этакий!

— Замечательно, замечательно, — с необычной нежностью сказала докторша главврачу и взяла его за руку: — И мне нравится жизнь!

В эту минуту к этой троице медиков присоединился Флайшман и сказал: — Я был у Алжбеты. Это потрясающая женщина. Она никого не винит. Все взяла на себя.

— Вот видите, — засмеялся главврач, — теперь Гавел всех нас будет склонять к самоубийству!

— Вполне возможно, — сказала докторша и подошла к окну. — Сегодня снова будет прекрасный день. На дворе все так голубеет. Что вы на это скажете, Флайшман?

Еще несколько минут назад Флайшман слегка корил себя, что действовал хитро, отделавшись букетом роз и двумя-тремя прекраснодушными фразами, но сейчас он был до смерти рад, что не поступил опрометчиво. В словах докторши он уловил сигнал и отлично понял его. Нить приключения восстанавливалась в том самом месте, в каком была разорвана вчера, когда газ помешал его свиданию с докторшей. Флайшман не смог сдержать себя, чтобы не улыбнуться ей даже на глазах у ревнивого шефа.

Итак, история продолжается с того самого мгновения, на котором вчера остановилась, но Флайшману все-таки кажется, что он вступает в нее куда более зрелым и сильным. Он пережил любовь великую, как смерть. В его груди вздымалась волна, и эта волна была самой прекрасной и мощной из всех, какие до сих пор ему довелось испытать. Ибо то, что так сладостно воодушевляло его, была сама смерть; смерть, дарованная ему, благодатная и живительная смерть.