Смешные любови (рассказы) - Страница 16

Он слился с ней. Она обрадовалась в надежде, что хотя бы сейчас кончится эта злополучная игра. И они снова станут теми двумя, какими были прежде и любили друг друга. Она хотела прильнуть к нему губами, но молодой человек отстранился и повторил, что целуется лишь с теми женщинами, которых любит. Она громко расплакалась. Но даже плакать ей было не дозволено: неистовая страсть молодого человека постепенно завладевала ее телом, и оно в конце концов заглушило вопль ее души. Вскоре на ложе были два слившихся воедино тела, сладострастных и чужих друг другу. Сейчас совершалось как раз то, чего девушка боялась больше всего на свете и старательно избегала: телесной близости без чувства и без любви. Она знала, что переступила запретную черту, но продолжала двигаться без всяких оговорок и с полной отдачей; лишь где-то далеко в уголке сознания она ужасалась тому, что никогда еще не испытывала такого наслаждения и стольких оргазмов, как именно сейчас — за этой чертой.

Потом все кончилось. Молодой человек, приподнявшись, потянулся к длинному шнуру, висевшему над кроватью, выключил свет. Неприятно было видеть лицо девушки. Он знал, что игра кончилась, но возвращаться к своим привычным отношениям с девушкой ему не хотелось; он боялся этого возвращения. Теперь он лежал в темноте рядом с ней, лежал так, чтобы их тела не соприкасались.

Спустя некоторое время он услышал тихие всхлипы; рука девушки робко, по-детски коснулась его руки, опустилась, снова коснулась, а потом раздался умоляющий, всхлипывающий голос, который, ласково назвав его по имени, произнес: — Я это я, я это я…

Молодой человек молчал и, не двигаясь, старался постичь печальную бессодержательность ее утверждения, в котором неизвестное определялось тем же неизвестным.

А девушка, вскоре перейдя от всхлипывания к громкому плачу, повторяла эту трогательную тавтологию еще бессчетное число раз: — Я это я, я это я, я это я…

Молодой человек стал призывать на помощь сочувствие (пришлось звать его из далекого далека, ибо поблизости нигде его не было), чтобы утешить девушку. Впереди у них было еще тринадцать дней отпуска.

Ординаторская (некоего отделения некой больницы некоего города) свела вместе пятерых действующих лиц и переплела их поступки и речи в нелепую, но тем более забавную историю. Сейчас в комнате доктор Гавел и медсестра Алжбета (оба на ночном дежурстве), но здесь и другие медики (под каким-то едва ли серьезным предлогом они зашли сюда посидеть с дежурными и распить с ними несколько принесенных бутылок вина): лысоватый главврач того же отделения и хорошенькая тридцатилетняя докторша из другого отделения, о которой вся больница знает, что она спит с шефом.

(Главврач, разумеется, женат и только что изрек свою излюбленную фразу, которая должна была свидетельствовать не только о его остроумии, но и о его намерениях: «Дорогие коллеги, большего несчастья, чем счастливый брак, быть не может, ибо у вас нет ни малейшей надежды на развод».)

Кроме названных четырех персонажей есть здесь и пятый, но, по сути, его здесь нет: как самого молодого, его только что отправили за новой бутылкой. Здесь есть еще и окно, примечательное тем, что оно распахнуто и в него из потемневшего сада вместе с ароматами теплого лета неустанно струится лунный свет. И наконец: здесь царит хорошее настроение, проявляющееся в увлеченной болтовне всех присутствующих и особенно главврача, который самовлюбленно внимает собственным прибауткам.

Однако с течением вечера (и тут, по сути, только и завязывается наша история) намечается определенное напряжение: Алжбета пьет больше, чем приличествовало бы сестре на ночном дежурстве, и, кроме того, начинает вести себя по отношению к Гавелу с вызывающим кокетством, которое претит ему и вынуждает дать ей резкую отповедь.

— Милая Алжбета, я не понимаю вас. День-деньской вы копаетесь в гнойных ранах, вонзаете иглы в сморщенные старушечьи ягодицы, ставите клистиры, выносите судна. Судьба уготовила вам завидную возможность познать человеческую плоть во всей ее метафизической тщетности. Но ваша жизнестойкость не повинуется голосу разума. Ваше упорное стремление быть телом и только телом ничем нельзя подорвать. Ваши груди ощущает даже мужчина, стоящий в пяти метрах от вас. У меня голова идет кругом, когда я вижу те бесконечные спирали, которые выписывает при ходьбе ваш неутомимый круп. Подите прочь от меня! Ваша грудь вездесуща, как Господь Бог! Еще десять минут назад вам положено было отправиться на инъекции!

Когда сестра Алжбета (явно обиженная) обреченно удалилась из ординаторской, чтобы сделать уколы в два старушечьих зада, главврач спросил: Скажите на милость, Гавел, почему вы так упорно отталкиваете несчастную Алжбету?

Доктор Гавел глотнул вина и сказал: — Шеф, не попрекайте меня. Причина вовсе не в том, что она некрасива и не первой молодости. Поверьте, у меня были женщины куда уродливее и старше.

— Да, про вас говорят, что вы подобны смерти: берете все. Но коль вы берете все, почему бы вам не взять и Алжбету?

— Причина, верно, в том, — сказал Гавел, — что она проявляет свое желание столь навязчиво что это похоже на приказ. Вы утверждаете, что я в отношении женщин подобен смерти. Однако смерть и та не терпит, чтобы ею повелевали.

— Пожалуй, я понимаю вас, — сказал главврач. — В былые годы я знавал одну девушку, которая спала с кем ни попадя, а поскольку она была хороша, то и я решил заполучить ее. И представьте себе: она отвергла меня. Она спала с моими коллегами, с шоферами, с истопником, поваром, даже с носильщиком трупов, только не со мной. Вы можете себе такое представить?

— Вполне, — сказала докторша.

— Однако учтите, — вскипел главврач, на людях обращаясь к своей любовнице на «вы», — к тому времени прошло уже несколько лет, как я окончил университет и стал зубром в своем деле. Я был убежден в доступности всех женщин и доказывал это на примере особ весьма недоступных. А вот с девушкой, казалось бы такой легкодоступной, я потерпел полный крах.

— Зная вас хорошо, полагаю, что и на этот счет у вас есть своя теория, сказал доктор Гавел.

— Вы угадали, — ответил главврач. — Эротика — отнюдь не только влечение тела, но в равной мере и честолюбивые мечты. Партнер, которого вы познали, который ценит и любит вас, становится вашим зеркалом, мерой ваших достоинств и вашей значимости. В эротике мы ищем отражение собственной ценности и весомости. Однако у моей шлюшки в этом плане были трудности. Она спала с кем угодно, так что этих зеркал было такое множество, что они давали весьма замутненное и многозначное отражение. И кроме того, когда вы спите со всеми подряд, вы перестаете верить, что такая банальная вещь, как совокупление, может обрести для вас подлинное значение. И тогда настоящий смысл эротического честолюбия вы пытаетесь найти на противоположной стороне. Познать меру своего человеческого достоинства этой шлюшке мог помочь лишь тот, кто добивался ее, но кого она отвергла сама. А поскольку ей хотелось в собственных глазах выглядеть самой красивой и самой лучшей, то, естественно, она была очень строга и взыскательна в выборе того единственного, кого она сумеет почтить своим отказом. Когда в конечном счете она выбрала меня, я понял, что мне она оказала особую честь, и по сию пору считаю это своим величайшим эротическим успехом.

— Вы обладаете поразительным умением превращать воду в вино, — сказала докторша.

— Вас оскорбило, что своим величайшим успехом я считаю не вас? — спросил главврач. — Но поймите меня. Какой бы вы ни были добродетельной женщиной, я для вас (о, вы даже не представляете, как это меня огорчает) не первый и не последний мужчина, тогда как для этой шлюшки я был именно тем единственным. Поверьте, она не забыла меня и до сих пор с тоской вспоминает, что отказала мне. Впрочем, я рассказал эту историю лишь для того, чтобы провести аналогию между нею и нежеланием Гавела вступить в связь с Алжбетой.