Смертеплаватели - Страница 95

А вот замысел Доули есть как раз проект воздействия тотального — и злого. Материализация любимых литературных героев, всякого рода изобретённых миров? Да сколько угодно, уже лет сто говорим об этом! Но ведь стоит заметить: ни в одном из шедевров литературы ли, театра, экрана — нет бесповоротного торжества зла! Пусть даже воскреснет Мордор[105], — вместе с ним оживут и храбрецы, готовые сорвать хищные планы Саурона…А что можно противопоставить бродящим по простору развёрток монстрам-исполинам? Тем более, когда у десятков миллиардов воскрешённых, в основном — выходцев из давних времён, нет пока что ни ясного сознания, ни критического отношения к реальности. Воспитание — процесс долгий, он ещё впереди… Призывы Владык «опроститься и раскрепоститься», выпустить наружу запретные порывы, освободить «прекрасного зверя», — призывы, к тому же подкреплённые действиями безумных свит бесов, вакханок, хашишинов или кого там даст Доули в спутники своим Тёмным, увлекут за собой бессчётные толпы. И не потому, что люди плохи по природе, а потому, что для тех же десятков миллиардов их тяжкий и плохо вознаграждаемый труд был карой Господней, в то время как безделье и разгул страстей — недостижимым райским блаженством… Конечно, и после этого мастера Общего Дела от своих намерений не откажутся, — но работа их будет подобна восхождению по обрыву со встречным наклоном. Столько сил и, быть может, столетий труда будет потрачено! Ненужных, без которых можно было бы обойтись, если бы не союз мракобеса с любителем рискованных экспериментов. Начнётся роковое торможение Дела… как знать, не остынут ли и многие из самих энтузиастов Прекрасного Суда?!

Всё сказанное тут, в обличьях броских и ярких, пронеслось за миллисекунды перед самим Максом и его со-личностями. Полигом уловил всё до мелочей, включая малозаметные, но настойчиво предупреждающие пурпурные вспышки от Рагнара Даниельсена — намёки на то, что решительный скандинав, в случае чего, будет настаивать на созыве Референдума Сферы, этой вселюдской агоры, чей приговор имеет силу абсолютную…

Навеки осталось тайной (в своих тогдашних мыслях и ощущениях Макс и его подруга никогда никому не признались) — что сломило упрямство сердцевинной пары полигома? Что подействовало на неё? Логика коллег, помноженная на пыл искренних чувств? Ощущение угрозы — то ли от Доули исходящей, то ли от возмущённых сферитов? Внезапное осознание нелепости всей ситуации, в которой просвещённейший полигом XXXV столетия опекает древнего развратного колдуна?… Как бы то ни было, — голоса протеста в составной душе «Хиршфельда» возобладали. Лопнула пуповина, соединявшая Макса с Алфредом. Не властелином звёздных энергий стал Доули отныне, а лишь одним из воскрешённых, снабжаемых всем необходимым постольку, поскольку их потребности не несут опасных сюрпризов…

Впрочем, этого лондонец не ощутил. Из неведомого края, где было сорвано вторжение Истинных Владык, гонимый жарким стыдом, пожелал Доули перенестись в священное для него место. И стоял теперь на плато пирамид, жадно ожидая встречи с тем, кто сможет дать новую надежду…

Я снова в своём доме на левом берегу Днепра, напротив Лавры. Поспал пару часов, чуть-чуть пришёл в себя…

Выпал снег. Старые добрые луковицы блестят себе под зимним солнцем, над выбеленными горами, как они это делают каждую зиму вот уже четырнадцатый век после моего рождения, как делали за сотни лет до него. Смотрю на них со второго этажа, из своего кабинета, сквозь окно с закруглённым верхом, чьи створки служат дверью на балкон. От кромки льда до веранды, петляя между стволами, бежит по снегу цепочка свежих следов. У меня в гостях Виола, она воплотилась возле самой реки. Аиса уехала на охоту: и после жуткой ночи надо ей развеяться, и… Чего греха таить, — похоже, смирилась бедная девочка с мыслью, что не откажусь я от встреч с «богиней»; только старается не присутствовать при этих встречах.

Виола сидит в глубоком кресле рядом с книжным шкафом — на том месте, с которого я обычно смотрю в видеокубе добрые старые фильмы. По правую руку от неё стол с биопьютером «Сяо фуцзы»; сейчас лаковая шкатулка «умной» машины отодвинута, и перед гостьей стоит чашка с её любимым питьём: чёрный чай, лимон и сладкие листья стевии. Мы решили никуда не перемещаться. В большинстве столиц предновогодняя суета, и даже уголки вроде Джоли-бой не привлекают: мы оба устали. Я после страшной ночи вымотан нервно и физически, наставница — как-то иначе… но тоже смотрит невесело и кажется осунувшейся, почти постаревшей.

Полулёжа, с её позволения, на диване и прихлёбывая кофе, я говорю:

— Одно меня теперь беспокоит. Не преподнесёт ли кто-нибудь из вновь воскрешённых ещё более… м-м… эффектный сюрприз? Не думаю, чтобы фантазия любезного Доули, при всём моём восхищении её богатством, была бы пределом возможного. Что, если кто-нибудь…

Поняв недосказанное, Виола задумчиво кивает. Её взгляд скользит по корешкам книг за стеклом шкафа. Слегка задерживается на «Истории Южноамериканской войны», потом на «Ярче тысячи солнц» Юнга. Иногда мне приходит в голову, что она способна мгновенно прочесть книгу, не открывая её. Но спросить напрямую — то забываю, то стесняюсь…

Наконец, чуть побледневшие сегодня губы наставницы размыкаются.

— Алёша… Честно говоря, вот именно теперь я не боюсь того… о чём ты говоришь.

— Вот те раз! Но почему? Столько слабых, которых так легко заморочить, сбить с толку; столько неграмотных, суеверных, легко внушаемых…

Покачав головой, Виола укоризненно морщится.

— Нет, дружок. При всей своей слабости, внушаемости, безграмотности… и в чём ты там их ещё обвиняешь… наши с тобой предки с незапамятных времён боролись со злом отнюдь не виртуальным… ого, с каким! И вокруг себя, и в себе. Да, обманывались, начинали верить в какую-нибудь чепуху, в краснобая какого-нибудь, жулика, изображавшего из себя мессию… получали бомбами по голове, как немцы в 1945-м… трезвели, потом опять заблуждались… Но — выжили ведь! И хороший, добрый мир построили. И подвели его к началу Общего Дела. Ты можешь смеяться, но я верю в людей. Верю, что — среагируют вовремя, не оскотинятся, не озвереют. Да и мы начеку… на каждого из этих «тёмных» найдём десяток «светлых». В общем, верю, и всё тут.

— Ладно, допустим. — И я задаю вопрос, который давно вертится у меня на кончике языка. — А скажи, любовь моя, честно: вот мы, первовоскрешённые… ты правду тогда сказала? В самом деле обладаем чем-то таким, особым? Вожди народов, отцы-матери и прочее… энергия особенная… Поэтому нас поставили на передовую, поручили собирать людей?

Углы губ Виолы вместе с прищуром тёмно-чайных глаз обнаруживают лёгкое, лишь мне заметное лукавство. О, как я её уже изучил! Любовь и наблюдательность — две стороны одной медали.

— Честно? Ну, нет у вас никаких таких… энергий. Не обижайся. Но вы, если хочешь… старшие дети. Первенцы. Так и хочется поручить вам заботу о младших.

Она вздыхает.

— И вообще, ты единственный, с кем я могу вот так… напрямую!

…— Смотрите-ка, там ещё один турист. Эй, мистер! С наступающим вас!..

Свежий, точно вздох прохладного ветерка, девичий голос. Доули резко обернулся.

Со стороны пирамиды Хафра, наверняка по Священной дороге поднявшись из котловины, где лежит Сфинкс, подходила небольшая экскурсия. Часовые с копьями не замечали её, — инверсор работал вовсю… Группа отправилась в Гизу рано утром, убоявшись дневной жары. Вёл типичный английский профессор, современник Доули, в сюртуке и мятой шляпе, с висячими седыми усами а ля Ницше; да и все прочие были — вот сюрприз! — типичными лондонцами начала ХХ века. Пожилой полный клерк в подтяжках и котелке, — пиджак он перекинул через руку; франт с Пикадилли, в клетчатой паре и туфлях с белыми гетрами, с повисшей на его локте жеманной дамой под кружевным зонтом; сутулый интеллигентный старик в пенсне… все они мигом стали неинтересны Доули, когда он рассмотрел ту, что крикнула.