Смертеплаватели - Страница 90

Занятно, но факт: помянутый нами с Виолой в беседе большой фантаст малой страны, человек, необычайно одарённый, однажды приблизился к подобной мысли — но, кажется, сам не придал ей особого значения. Там, у него в рассказе, просто поспорили физики, и один походя выдвинул гипотезу: что, мол, если цивилизации предыдущего универсума в час его гибели запрограммировали последнее, что осталось от их мира, — пучок нейтринного излучения, — на созидание новых элементарных частиц в новом континууме и на «биофильность», т. е. на появление новой, нашей жизни? Завещание мертвецов, сгинувших при распаде своего Космоса; этакая нейтринная икра, отложенная расами-лососями, не сумевшими пережить нерест… насколько же это скуднее подлинной картины! Бледнее, чем триумф Мирового Духа, прошедшего сквозь необозримую катастрофу, дабы обрести ещё более ослепительный лик!..

Когда мы (в составе Вселенского Соборного Я) неведомым пока путём войдём в новорождённый мир, то принесём с собой и строки Байрона, и колоннады Иктина и Калликрата, и величавые прозрения Эйнштейна, и странную, нечеловеческую философию мыслителя-биорга XXV века. И — более того! — ТОЛЬКО ТАМ по-настоящему состоятся взлёты человеческого гения, разовьются небывало полным образом, оплодотворяя и улучшая мировой зародыш. Сюжеты Шекспира и формулы Галуа, чуткая совесть Толстого и тонкий вкус Хокусая… уверен, что всё это не уступит высшим духовным достижениям любой из рас! Что всё это будет необходимо при конструировании следующего Космоса! А почему бы и нет? Неужто Микельанджело распишет настоящее ночное небо хуже, чем потолок Сикстинской капеллы?…

…Вот для этого-то и необходимо Общее Дело. Чтобы весь совокупный разум и талант всех поколений вложить в дочернее мироздание. В то, что будет во всём лучше нашего. Настолько же лучше и удобнее для жизни, чем наш универсум — удобнее и лучше материнской Вселенной каменных слоёв.

Огромное хрустально-золотое зарево стягивается в игольную точку посреди гибнущего, расплывающегося в ничто Звёздного Дома. Финал.

…Нет! Никакого финала! Никакого разрушения — ни для одного мира, ни для единой личности! Все это — жалкая, трусливая ложь; впереди лишь Начало! В невидимой икринке, в средоточии предельно сгущённой темноты таится наследственный код. Скоро он начнет развиваться слепящим сполохом Большого Взрыва, разбрасывающего миры. Обновлённые на уровне проекта. Небывалые в прежних универсумах. Лучшие.

Хмурая и неуютная, прошлая Вселенная породила Программиста, завещавшего нам законы природы. Он возник путём слияния всех тамошних разумных рас. Абсолютный ноль температур и скорость света, периодическая таблица элементов и строение атома, — всё было задумано, и рассчитано, и вложено в «сингулярную точку» небытия учёными материнского Космоса. Они (Он) заботились (-лся) о нас, чьи предки тогда ещё не возникли даже в виде коацерватных капель. Они (Он) хотели (-л), чтобы Дом Детей был светлее, просторнее и лучше приспособлен для жизни, чем их (Его), родительский. Им (Ему) это удалось; удастся и нам, вернее, Ему — Мне — грядущему эволюционному богу.

Вот Цель, общая для рода человеческого и личная — для каждого из живущих! Одухотворение — всегда оправданно: в Духе мы вынашиваем следующее, улучшенное мироздание. Ребёнок, здесь удержавший свою руку от убийства насекомого, возможно, там, за сингулярной точкой, спасёт и защитит родники жизни. Каждый новый универсум должен быть совершеннее, человечнее, чем прежний.

…А почему — каждый? Каждые! Может родиться и несколько мирозданий сразу, коль скоро таков замысел Программиста. Несколько домов разума, между которыми рано или поздно начнутся путешествия. Домов с различной архитектурой. Несколько — или мириады?! Какой безграничный выбор для грядущих рас — где жить, где быть счастливее…

И это — навсегда. По крайней мере, очень надолго. Пока эволюция Духа не обретёт иные пути, быть может, свободные от необходимости творить материальные носители.

И ещё одно. Понятие любви уходит из ведения поэтов и становится инженерной категорией. Бог есть Любовь — значит, Программист есть Созидатель. Наше — сознательное ли, интуитивное — участие в процессах созидания суть любовь практическая. Она может выражаться деторождением, творчеством — или развёртыванием нового Космоса, где родятся новые разумные расы.

Сияют гигантские ореолы вселенских Душ. Они погружаются в окутанную туманами гладь Абсолюта, Причинного Океана… тонут в ней… что дальше? Безусловно, и ТАМ не погаснет ни одна искорка — индивидуальное сознание, и будем мы все живы в вечности. Но что же представляет Собой сам Океан, какие у Него цели, куда направлено Его развитие?… Да можно ли вообще применять понятия целей, развития — к Абсолюту, безначальному и непостижимому?…

…Можно. Воображать Колыбель Миров застывшей и бесцельно существующей — нелепее стократ, в духе самых косных древних религий.

Родился ли Абсолют из материальных процессов — или сам породил материю? Господь ли Он изначальный — или венчающее эволюцию всемогущее Создание?

Честно говоря, пока для нас это не столь важно. Несомненно одно: коль скоро Творец имеет нужду творить, Он не застыло-совершенен. Поскольку приемлет Он всё новые, окончившие цикл универсумы, — у Него есть некие намерения. Есть будущее. Есть возможность качественных изменений… Каких?!

В своё время узнаем. Быть может, уже став Им.

Среди ночи проснувшись в своей постели, в доме на Тугоркановом, я увидел вокруг сразу всю развёртку мира. Во всяком случае, несколько мест, разделённых громадными расстояниями. Особое зрение, превосходившее даже динамику, позволило мне наблюдать их одновременно.

Вот обстроенная пышными, тяжёлыми зданиями площадь в Константинополе. С факелами в руках собирается народ. Мужи в долгих одеяниях, матроны с покрывалами на головах, священники и монахини. Центром группы кажется бледная темноволосая женщина в синем мафории: благочестиво, щека к щеке, ликуясь с одними, беря за руку других, ласково говоря что-то третьим, она призывает сплотиться теснее. Наверняка это патрицианка Зоя, одна из шести первовоскрешённых, — Виола по-доброму рассказывала о ней… Расталкивая толпу ромеев, будто ледокол робкие льдины, движется к Зое здоровяк-рыцарь с бородой цвета яичного желтка, в латах и белом плаще, за ним — ещё и ещё бронированные: забрала опущены, мечи наготове.

Другая площадь — на скрещении утоптанных проспектов, у подножия пирамиды, скалящей страшные маски по граням уступов. Там царит туманный день. У индейца Ахава своя, жутковатая компания: медленно сбредаются вместе дряхлые старцы, полуголые и напудренные, увешанные драгоценностями, увенчанные чудовищными «шляпами» из цветов, перьев и звериных голов.

А вот ночной полуразрушенный город; под ногами у людей угадываются остатки древней мостовой. Не слишком велика эта тесная группа среди могучих руин, переплетённых лианами, тонущих в зелени. Светит прожектор с подогнанного грузовика, шарят лучи ручных фонариков. Рядом со строгим, подтянутым Тан Кхим Таем становятся молодые, скромно одетые кхмеры; ближе всех — изящная, коротко стриженная женщина с печальными глазами цвета кофе.

Морской берег, простор, удар волны! Мечутся языки большого костра, мечутся тени. К философу Левкию, встрёпанному и воинственному, сидящему прямо на песке, подсаживаются кружком молодцы в коротких одеждах, загорелые нищие, женщины — одна даже с корзиной рыбы…