Смертеплаватели - Страница 80
Через несколько минут он уже шёл вдоль северной грани Великой Пирамиды. В 1901-м здесь ступенями вставали один над другим длинные ряды изъеденных временем блоков; теперь, как шестьдесят четыре века назад, блестела выложенная гладкими плитами известняка, волшебно-белая наклонная стена.
Но точно так же, как в первой жизни Доули, — вдруг сквозь камень выступила и преградила путь высокая, тощая фигура, с головой закутанная в серый плащ.
Одно движение, и куколь сброшен… Горящие тоскливым огнём глаза на впалом бескровном лице; лысая голова яйцом, тонкие уши-крылья, узкие свинцовые губы. Демон Ортоз.
Он подошёл вплотную и положил на плечи Алфреда лёгкие, почти совершенно холодные руки. Зрачки блеснули тёмным багрянцем.
— Идём, — словно несколькими хриплыми голосами сразу сказал Ортоз. — Верный рыцарь Тьмы Творящей, последний паладин… Как долго мы ждали тебя!
…Он готовился к этому за полторы тысячи лет до нынешнего дня, медитируя в своём Малом Храме или посещая самые мрачные, близкие к пределам Тьмы места мира; готовился недавно, в невообразимом звёздном доме Хиршфельда. Наука новых времён оставила позади самые смелые мечты каббалистов и магов! Чувствуя себя всесильным, Алфред радовался, что тяга милейшего Макса к эксперименту и первооткрывательству оказалась сильнее мещанской трусости, свойственной всему этому поколению, по ошибке получившему мощь стихийных духов…
Сфера, искусственный бог-раб, и восхищавший философскую душу Доули, и наполнявший её презрением, легко воскресила повторно пятерых родоначальников нового человечества, уже однажды собранных по атому в бесконечности. Все они сгустились из ничего, один за другим, в кабинете Хиршфельда, среди кожаных кресел, книжных стеллажей и белых слепых бюстов, — точь-в-точь, как перед чернокнижником из Лапуты, героем этого сумасшедшего гения, Свифта… В разные дни — все ступили на красно-жёлтый хоросанский ковер перед камином: и косоглазый, сплошь раскрашенный верзила-индеец из стран, ещё не открытых Колумбом, и свирепая красавица сарматка, и томная учёная девица из Константинополя, и второй экземпляр взъерошенного болтуна-грека, почитаемого тут за Сократа, и молодой монголоид в чёрной рубахе, тихий с виду, но почему-то похожий на члена тайного общества каких-нибудь китайских ассасинов[91]… Своё воскресение они принимали по-разному, кто спокойно, кто и бурно. Сарматка просто кинулась на них с мечом, ибо, как она объяснила позднее, сочла себя похищенной «земляными червями», оседлым народом, живущим в ненавистных для её племени, врытых в грунт домах; но, к счастью, Макс был готов ко всему, невидимая стена окружала некромантов.
Впрочем, главную роль в опытах наверняка сыграл все же он, Мастер Ложи… вернее, его страстные молитвы к Тёмным. В конце концов, эта всесильная наука наверняка стала доступной людям лишь по воле Истинных Владык; Осирис, Христос и другие светлые тени не любят смелых и знающих.
Всё подготовили на пятнадцать столетий вперёд Цари Хаоса, слава Им!.. Внушили людям и замысел Сферы, и титаническую затею с воскрешением предков… и, наконец, свели Доули с Хиршфельдом. Именно он, Алфред, и никто другой, смог произвести то вмешательство в душу воскрешаемых, которое разом направило пятерых на путь истинного раскрепощения рода человеческого! Он один знал, что внушить ещё зыбким, формирующимся на глазах фантомам, — а Макс просто дал практическую возможность внушения или, как он говорил, психопрограммирования… Сомнений нет — азартный ученый Хиршфельд и его глуповато-всесильная Сфера были только инструментами, вручёнными ему, Мастеру!..
Из Максова сверхзащищённого кабинета начиналось возвращение людей на путь, почти забытый за века «мира и благоденствия» благодаря усилиям всех светлых ханжей. Предстояла последняя, но — оккультист не сомневался — победоносная борьба с выдуманными «принципами» и «идеями», всегда мертвившими своим холодом буйный цвет желаний.
Итак, пятеро восстали, и каждый получил от Доули задание — нести в мир свободу! Каждый из пятерых мог напряжением памяти вернуть к жизни своих близких, знакомых… только чуть изменив их, поселив в их душах страсть к весёлым и кровавым оргиям. Множеству несчастных людей-рабов, воссозданных первой, одурманенной пятёркой, следовало противопоставить такое же множество их собственных тёмных, внутренне свободных двойников; коварную сеть воскрешений, созданную для уловления ста миллиардов душ в пищу «добрым» богам-лицемерам, — перекрыть своей сетью, возрождая умерших для счастья вседозволенности!..
(Как и у всех вновь прибывших, у Мастера была стёрта память о том, что существовал ещё и фактический «хайд» Кирьянова, первовоскрешённого журналиста-правоведа из ХХІІ века, — некто Геннадий Фурсов. Анархист и разрушитель, также наставленный Алфредом, вознамерившись взорвать всю Землю, — по воле Виолы он надёжно исчез из мира и из воспоминаний своих знакомых.)
Словом, зёрна нового урожая были посеяны, и из нерушимой межпланетной крепости Хиршфельда люди-копии отправились — каждый на свою развёртку… чтобы сгинуть бесполезно и быстро, не успев сделать почти ничего! Оказалось, быть невольниками морали нравится и византийцам, и сарматам, и тем народам, чьё название Доули не мог даже толком произнести. Где-то в Сиаме или его окрестностях колонну военных машин, ведомую на захват столицы двойником монголоида, разгромили его же соплеменники из другой эпохи, с копьями и луками. Гетера, антипод монашески скромной Зои, вздумав своими чарами покорить Константинополь, нарвалась в собственной домовой бане на меч Зоиного мужа, рыцаря-крестоносца. Сарматской фурии распорол глотку её перворождённый двойник — девчонка, сменившая (почему?!) дикую степную волю на семейное гнездо Кирьянова. Дубликат болтуна Левкия, разумеется, — по контрасту с нищим философом, — избравший себе роль богача и жизнелюба, не сумел обратить соотечественников в свою веру и теперь тщетно пытается доконать себя обжорством, питьём и развратом в каком-то древнегреческом местечке, славном лишь копчёной салакой. Ещё один плод вдохновения Доули, близнец индейца, попытался было вернуть родной город в джунглях Мексики к поре кровавых жертвоприношений, но сам попал на пирамиду и стал последней жертвой, которую принёс народ майя. Видно, самостоятельности воскрешённых есть предел, и свобода их не может стать чрезмерно опасной для прочих…
Всё так же сидя с сигарой в глубоком кожаном кресле посреди своей лондонской гостиной или перебирая книги на полках, проводя дни неторопливо и необременительно (кажется, в мире бессмертных никто не спешил и не надрывал жилы), — Доули узнавал о провале очередной миссии. От этих известий Алфред становился всё мрачнее. В прошлую ночь — не спал, общался с графином доброго портвейна, пока электронные часы не показали 04.00…
…— Всё кончено, мой старый, добрый друг! — не снимая ледяных рук с плеч дрожавшего Доули, своим хоровым рыком сказал демон. — Светлые торжествуют, как никогда раньше, ибо воскресение сделало их неуязвимыми. Да! То, что раньше створоживало кровь в венах, нынче стало фарсом; ночные кошмары обращены в дешёвый карнавал. Где четырнадцать тысяч болгар, ослеплённых василевсом Василием Вторым? Веселятся, здоровёхонькими глазами глядя на свет, и, может быть, дразнят несчастного, бессильного Болгаробойцу… Где ведьмы, сожжённые немецкими инквизиторами? Преспокойно варят свои зелья, в то время, как братья Шпренгер и Инститорис[92], возможно, с плачем разбивают себе лбы о церковный пол, моля Христа забрать их из мира бесовской неуязвимости… О, он не откликнется, лицемер! Он сам помогал всему этому… Обесчещены гладиаторы; они более не могут доказать свое презрение к смерти; Нерон, возвращённый в детство ревнителями праведной жизни, уже не познает безумных страстей двуполого существа, острой сладости расправ… Нерон-паинька, Нерон-отличник, о Денница!.. Мелководье чувств, друг мой, пустыня ощущений… Нет более пропастей злодейства и пиков подвига, все бредут по щиколотку в тёплой водице добродетели…