Смертеплаватели - Страница 61

Он подошёл, на ходу развязывая тесёмки плаща. Миг, — и Зоя уже окутана плотной тканью… Она попыталась улыбнуться дрожащими губами, граф на ходу ответил лёгким поклоном.

Юноши жались в стенных нишах и по углам, ожидая расправы. Лишь Зоя-двойник, гневная, как бы не замечая своей наготы, стояла с раздувающимися ноздрями… Рыцарь вздрогнул, увидев вблизи её лицо; оглянулся, чтобы убедиться, вправду ли его возлюбленная сидит на полу… но хороша была закалка, и, перекрестившись, граф Робер потащил из-за пояса чекан.

— Не забывайся, варвар, — ты в чужом доме! — хрипло, угрожающе, почти мужским голосом заговорила копия. — И если ты посмеешь…

Граф Робер ещё раз осенил себя крестным знамением и пробормотал начальные слова молитвы от нечистых духов.

Чекан ударил, словно мясницкий топор по туше.

Аиса продолжала жить по-прежнему, как до смерти. Выезжала на охоту; вернувшись после многочасового рысканья лесом и лугами, привычно осматривала с головы до ног рыжего коня, чистила его копыта от щепок и другого застрявшего сора, смазывала их кабаньим салом; бока обтирала мокрыми жгутами соломы, а иногда и скребницей. С началом дождей стала кормить жеребца под соломенным навесом. Под ним теперь жила и четвёрка ленивых упряжных волов, всё время жевавших лёжа, пуская тягучие слюни.

Так жили все на возрождённой стоянке — все, изошедшие из чресел Аисы. Однако же было в нынешней жизни то, о чём в жизни прошлой, девять раз по два-десять поколений назад, никто и мечтать не мог. Аисины сородичи обрели колдовское свойство — силой памяти оживлять своих усопших предков. Глядишь, задумается, уйдёт в себя человек — а к вечеру, к утру ли сидят рядом с ним ожившие пращуры, едят похлёбку.

Правда, сайрима прежних поколений на стоянке не задерживались. Поскольку все приходили из небытия с кибитками, лошадьми и скотом — скоро откочёвывали, и дымы прадедовских костров поднимались над лесом дальше и дальше. Древняя мудрость гласила: стан не может быть слишком многолюдным, иначе не прокормится; да и обычаи, чем дальше вглубь времён, тем более отличались от привычных Аисе. Диким не ей одной, но и матери её Амаге, жестокой Таби и самым дряхлым Священным Матерям показалось обыкновение неких, вовсе замшелых прабабок поедать человечину…

Рыская повсюду, много дней проводя в седле, девушки-разведчицы приносили тревожные вести. Вновь невредимым стоял град Всемира, — сама Аиса, по слову Великой Богини, произвела на свет и вождя-исполина, и его сынка, своего былого поединщика, — но и другие росские грады вставали вдоль реки, и надо было готовиться к набегам. Пугало до тошноты гнездо белых, в золочёных шапках башен на горах правобережья. Подскакав к башням, девушки видели вокруг них мощную стену и ворота в ней — открытые: никто в разведчиц не стрелял, никто не выезжал биться, но войти в белый град у бойцов не хватило духу.

Ещё одно открылось чудо: Данапр сделался намного длиннее, извивами уходил невесть куда — и по течению, и против него. Вдоль незнакомых этих излучин протянулось сплошное царство сайрима. Но были и у него пределы. Дальше, по рассказам разведчиц, сидели на земле сильные неведомые племена. Иные из них строили каменные хоромы до неба. Ночами оттуда вздымалось сияние, заставляя меркнуть звёзды…

Аисин дом стоял отдельно от других, у опушки, там, где линия леса делала глубокий выгиб, заполненный луговыми травами. Сородичи, включая мать и отца, и даже Священных Матерей, относились к девушке по-новому — почтительно и боязливо. То ли знали, то ли чувствовали: она теперь не просто девчонка-боец, — главная Священная Матерь, воссоздавшая племя! Сайрима к низкопоклонству не были способны, но всё же уступали Аисе дорогу и говорили с ней уважительно. Кое-кто даже приносил в кибитку дары: горшок мёду, вяленое мясо, добрую кожаную нагайку. Поначалу она топорщилась, не хотела привыкать. То подругам, той же Апи, предлагала побороться или пострелять в цель; то просто одёргивала людей, кричала, чтобы не оказывали ей почтение, будто старухе… Всё даром: в любом состязании Аисе неприметно уступали, а её призывы видеть в ней ровню встречали добрым смехом, словно удачную шутку.

Думала она всё чаще о замужестве, — после соития с Отцом Войн, после родов повзрослевшее тело требовало мужа. Только с кем здесь сойдёшься? Юнец Гатал опускал глаза, отступая при встрече, — а вскоре просватала его за себя шустрая Рушан… Черта между Аисой и прочими становилась рвом неодолимой ширины и глубины. Матери приходили советоваться с ней; к листопаду одной уже Аисе доверяли главные обряды с огнём и священным мечом… Не желая до конца дней жить одиноко, по-старушечьи, — Аиса стала искать выход. И однажды ночью, в горячечном полусне на шкурах, вдруг поняла, что выход давно найден.

Не столь далеко от стана жил тот единственный мужчина, который не стал бы опускать глаза перед «главной из Матерей». Тот, кто победил её однажды на поединке, невесть почему пощадил — и, что волновало девушку почему-то больше всего, назвал Аису «чёрной молнией». Жил рос по имени Лексе — в своём врытом в землю доме, куда ни один сайрима не войдёт по доброй воле…

Диковинное дело! Постепенно сарматка привыкла к мысли (и других к ней приучила, поскольку иные подруги уже готовили нож на Лексе), что не придётся ей пустить дымом росский дом, а хозяина прикончить или привести на аркане к своей кибитке. Мало того: всё яснее понимала, что именно с ним, старым (под тридцать!), нескладным и нелепым росом, рано или поздно доведётся ей разделить ложе, как матери её Амаге — с пленным Радко.

При редких случайных встречах в лесу, у воды ли, — он не подходил близко, но махал рукой и говорил приветливо; хвалил её красоту, опять называл «чёрной молнией». Аиса делала вид, что не замечает, проезжала мимо; но прерывалось дыхание и под грудью коварно теплело…

Однажды, в месяце холодных ночей, не выдержала, — сама подскакала к врытому дому. Шагах в десяти от крыльца (ближе не подпускало отвращение) спутала ноги коньку и, став рядом, свистнула в четыре пальца. Потом села на траву и начала ждать.

Лексе вышел скоро. Светлые брови на узком впалом лице с покрывающей щёки бородкой взметнулись кверху: вот уж кого он не ожидал увидеть в гостях!.. Удивление сменилось шутливой озадаченностью.

— А, чёрная молния! Привет… Мне что, сразу брать меч?

— Нет, — сказала она, не вставая. — Садись, будем говорить.

Было непохоже, чтобы рос насторожился, как прилично воину. Улыбаясь чуть растерянно, подошёл; сел неуклюже, не зная, куда девать длинные ноги… и вдруг взглянул на Аису, да так, что её словно обварило… а потом стало стыдно и сладко внутри, как никогда раньше, но сладость была сильнее, чем стыд, и она почувствовала себя слабой. Унеси меня отсюда…

— Что скажешь, грозная красавица? — спросил рос; он говорил не на языке сайрима, но каждое слово было понятно, словно кто-то вслух переводил в голове у Аисы. — «Грозна, как полки со знамёнами»…

Не понимая, она молча смотрела в его смешливые серо-голубые глаза.

— Знаешь, это царь Соломон сказал. Об одной очень красивой девушке…

— Какой-какой царь? — живо спросила Аиса. Они с матерью выводили себя из царского рода; ей было занятно всё, что касалось коронованных особ.

— Соломон, сын Давида. Он жил давно, очень давно… И была у него возлюбленная, тринадцати лет от роду… такая же смуглая, как ты! «Черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы»…

Что-то впрямь небывалое творилось с Аисой; стыдливое блаженство полнило её, мир перед глазами плыл голубизной и зеленью. Опомнилась, лишь увидев, как вздрагивает рука у мужчины. Отрывалась рука от пожелтелой травы, — погладить девушку по лицу или по волосам, приласкать… Складка прорубила девичий лоб; Аиса отпрянула, готовясь ударить дерзкую руку. Не осмелился рос. Или здорово был хитёр…