Смерть в «Ла Фениче» - Страница 6

— Так вы прошли этим путем, чтобы с ним не видеться?

— Да.

— А вообще вы сегодня общались с ним или хоть видели? Кроме как со сцены?

— Нет.

Брунетти поднялся и снова очень театрально улыбнулся:

— Огромное спасибо, что уделили нам время, синьор Экевесте!

— Мне очень приятно, — отозвался тот, тоже вставая. Он посмотрел на Фоллина, потом снова на Брунетти, и спросил: — Я могу идти?

— Конечно. Если бы вы еще сообщили нам, где вы остановились.

— В «Гритти», — ответил он с таким же недоуменным видом, как прежде Дарди. Этого было вполне достаточно, чтобы уже всерьез озадачиться — может, и правда в Венеции нет других отелей?

Выйдя из гримерной, Брунетти обнаружил, что его уже дожидается Мьотти. Молодой полицейский объяснил, что Франко Санторе, режиссер, ждать отказался, заявив, что все, кто хочет с ним поговорить, найдут его в отеле «Фениче», что рядом с театром. Брунетти кивнул, с некоторым даже удовлетворением оттого, что, оказывается, в городе все-таки есть и другие отели.

— Значит, остается сопрано, — проговорил он, устремляясь в глубь коридора.

Стандартная прямоугольная карточка, приколотая к этой двери, гласила: Флавия Петрелли — Виолетта Валери. Под ней виднелась какая-то черточка, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся строчкой китайских иероглифов, выведенных тонкой черной ручкой. Комиссар постучал, сделав головой знак обоим спутникам, чтобы подождали снаружи. И, услышав «Avanti!», открыл дверь.

В этой комнате его ждали две женщины, и, поражаясь сам себе, комиссар понял, что не может определить, которая, собственно, из них сопрано.

Нет, конечно, как истый итальянец, он не мог не знать «La Petrelli»[12] Но своими глазами Брунетти видел ее на сцене только раз, и то несколько лет назад, да еще пару раз — на нечетких газетных снимках.

Одна из женщин, посмуглее, стояла спиной к гримерному столику, другая сидела на деревянном кресле с прямой спинкой у дальней стены. Когда он вошел, ни одна не проронила ни слова, и Брунетти воспользовался этой паузой, чтобы хорошенько рассмотреть обеих.

Той, что стояла, он дал бы лет тридцать. На ней был фиолетовый свитер и длинная черная юбка, доходящая до черных кожаных ботинок на низком каблуке. Ботинки были из великолепной перчаточной кожи, и Брунетти припомнилась витрина Фрателли Россетти, и возмущение жены: это же безумие— тратить полмиллиона лир за пару ботинок! Вот они, те самые ботинки. Черные волосы до плеч, волнистые от природы— такие ни одному парикмахеру не испортить при всем старании. И при такой оливковой смуглости совсем неожиданные глаза — зеленые; как стекло, подумал Брунетти, но вовремя сделал поправку на ботинки: как изумруд.

Сидевшая в кресле казалась чуть старше. Ее волосы, в которых сквозило несколько седых прядок, были коротко острижены, как у римских императоров периода упадка. Эта суровая мужская стрижка только подчеркивала женственность всех черт. Сделав несколько шагов по направлению к сидящей, Брунетти сделал неопределенное движение, которое при желании можно было истолковать как поклон.

— Синьора Петрелли?

Та лишь кивнула.

— Встреча с вами — огромная честь для меня, жаль только, что встретились мы при столь печальных обстоятельствах. — Обращаясь к исполнительнице главной партии сегодняшнего спектакля, комиссар не мог не поддаться искушению заговорить цветистым оперным стилем, словно тоже играя свою роль.

Она снова кивнула, ни словом не облегчив ему тяжесть ведения беседы.

— Я хотел бы поговорить с вами о смерти маэстро Веллауэра. — Он глянул на другую женщину и добавил: — И с вами тоже, — оставив на усмотрение любой из них сообщить имя этой другой.

— Бретт Линч, — сообщила прима. — Моя подруга и секретарь.

— Имя, по-видимому, американское, — предположил комиссар, обращаясь к его обладательнице.

— Да, — ответила за нее синьора Петрелли.

— В таком случае, может быть, нам лучше продолжить беседу по-английски? — предложил он, втайне гордясь легкостью, с какой умел переключаться с одного языка на другой.

— Нам будет проще это сделать на итальянском, — наконец проговорила американка, продемонстрировав идеальное, без тени акцента, владение им. Его реакция, совершенно непроизвольная, не ускользнула от внимания обеих женщин. — Если только вы не предпочитаете говорить по-венециански, — добавила она, небрежно перейдя на местное наречие, которым тоже владела прекрасно. — Но тогда Флавии будет трудно следить за нашей беседой. — Это была жестокая оплеуха, и Брунетти понял, что нескоро теперь ему захочется снова блеснуть своим английским.

— Тогда давайте по-итальянски… — Он обернулся к синьоре Петрелли. — Вы не могли бы ответить на несколько вопросов?

— Разумеется, — ответила она. — Не желаете присесть, синьор…

— Брунетти, — подсказал он. — Комиссар полиции.

Этот титул не произвел на певицу особого впечатления.

— Не хотите ли присесть, Dottore[13] Брунетти?

— Нет, благодарю вас— Он достал записную книжку, вытащил ручку, заложенную между страничек, и приготовился изображать, будто записывает, без чего на самом деле предпочитал обходиться, стремясь во время предварительного опроса дать максимальную свободу глазам и интеллекту.

Дождавшись, пока он снимет с ручки колпачок, синьора Петрелли спросила:

— Что именно вы хотели бы знать?

— Скажите, сегодня вечером вы видели маэстро, говорили с ним? — начал Брунетти и добавил, не дав ей переспросить: — Не считая, конечно, того, что вы видели его со сцены.

— Не дольше, чем нужно, чтобы успеть сказать ему «Buona sera» при встрече, когда я вошла, и пожелать друг другу «In bоса al lupo»[14]. Вот и все.

— И это был единственный раз, когда вы разговаривали с маэстро?

Прежде чем ответить, она бросила взгляд на другую женщину. Комиссар не сводил взгляда с певицы, так что не знал, что выразило в этот момент лицо той, другой. Пауза затянулась, и он уже решил повторить свой вопрос, когда сопрано наконец ответила:

— Нет, я больше с ним не виделась, — не считая, разумеется, того, что, как вы отметили, я видела его со сцены, — и больше с ним не разговаривала.

— Совсем?

— Совсем, — тотчас же ответила она.

— А в антрактах? Где вы находились?

— Здесь. С синьориной Линч.

— А вы, синьорина Линч? — спросил Брунетти, произнеся ее имя с минимально возможным акцентом, что стоило ему неимоверных усилий. — Где вы находились во время спектакля?

— Здесь, в гримерной — почти все первое действие. В конце спустилась на «Sempre libera»[15], а потом опять пришла сюда. И сидела тут до самого конца спектакля, — преспокойно отвечала та.

Брунетти огляделся — чем можно было заниматься столько времени в этой почти пустой комнате. Перехватив его взгляд, она вытащила тоненький томик из кармана юбки. На обложке красовались китайские иероглифы вроде тех, что он уже видел на дверной табличке.

— Я читала, — объяснила синьорина, протягивая ему книжечку, и одарила дружеской улыбкой, выразившей полную готовность поговорить и о книжке, если ему захочется.

— А с маэстро Веллауэром вы сегодня не разговаривали?

— Синьора Петрелли уже сказала вам — мы с ним поговорили, когда пришли, но после того раза я его больше не видела. — Брунетти так и подмывало напомнить, что синьора Петрелли, между прочим, ни словом не обмолвилась насчет того, что они пришли вместе, но он подавил это искушение. — Из-за кулис, где я стояла, мне его не было видно, а во время обоих антрактов я была здесь, в гримерке.

— Вместе с синьорой Петрелли?

На сей раз американка выразительно взглянула на свою приятельницу, прежде чем ответить.