Смерть в Киеве - Страница 125
Принцесса разделяла всех людей на людей царской крови и священников. Остальные не существовали для нее. Это было нечто такое, как кони, ослы или же еще ниже - черви. Поэтому Берладник с первых дней был причислен к приближенным, а Дулеба принцесса вряд ли и заметила. Он отплатил ей за это в день отплытия, когда на последнем приеме сказал императору Мануилу:
- Везем величайший ваш дар - жену для великого князя киевского. Отважусь напомнить, однако, сказанное вашим поэтом при обручении будущей жены вашего императорского величества: "Все знаем, что муж превосходит жену, - следовательно, то же самое соответствие должно быть применено и к взаимоотношениям между двумя державами". Вы даете жену, Русь - мужа. Не мои это слова - поэта вашего Продрома.
- Следует ли вспоминать слова какого-то там ничтожного человека? пренебрежительно улыбнулся император, а все ромеи с неприязнью посмотрели на Дулеба, невеста же впервые заметила его и словно бы даже испугалась этого молчаливого, но, как видно, умного и гордого человека.
Плыли они долго и медленно. Ромейка привередничала, то и дело приказывала приставать к берегу, а когда за Дунаем появились в их сопровождении берладники, Ирина захотела, чтобы для нее устраивали игрища, бои, ловы, часто читала книги о любви, приглашая к себе князя Ивана, а заодно и Дулеба, чтобы тот объяснял Берладнику некоторые места, трудные для понимания. Каждое утро слуги собирали росу для умывания принцессы, на руках у нее всегда были перчатки, она душилась благовониями, смазывалась мазями и маслами, одета была в шелка, ела не руками, а золотыми вилками.
Привыкшая к придворному поклонению, к ухаживаниям, к невоздержанности в наслаждениях, принцесса весьма откровенно проявляла свою благосклонность к Берладнику; наверное, считала она, что князь киевский еще великолепнее этого одетого во все красное красавца, ибо не мог же он выбрать посла, который превосходил бы его своими мужскими достоинствами. Поэтому думала, что она как бы обращается к своему далекому мужу, вычитывая из своих книг для князя Ивана: "Когда приникнет к моим стопам, и, приникнув, стиснет их, и, стиснув, поцелует, и, целуя, будет скрывать поцелуй, я тоже приникну к его стопам, и стисну их и, стискивая, поцелую, но скрывать поцелуев не стану".
Забывая о своей перезрелости, разогретая вином, а еще более безудержной фантазией, прибегала она при Берладнике и Дулебе к размышлениям вслух о том, как будет проходить ее свадьба в Киеве:
- Звенят трубы и органы, звучат сладкие песни, вокруг веселье, смех и радость, цветы и лавр, ковры и влатии стелются по земле, на стенах парча, золото, серебро, столы накрыты, постели под покрывалами, палаты убраны и обкурены фимиамом, поварни полны яств, слуги приготовлены - среди них множество красивых девушек. На дворе идет турнир, в портиках и на гульбищах множество рыцарей, жен. Приносят вина, сладости, плоды. Птицы поют в клетках, прыгают олени, серны, лани, в садах бегают гончие, агорянские собачки редкостной миниатюрности нежатся на руках у дам, по столам прохаживаются попугаи, над столами летают соколы, кречеты, ястребы, возле дверей приготовлены оседланные кони, все двери открыты настежь, в палатах стольники без устали хлопочут, струятся фонтаны, снова раздаются звуки труб - и жених идет со своей свитой, а жены приводят невесту и усаживают за стол. Беседа о любви и веселье. Невеста безмолвствует.
После всего муж ведет молодую жену на брачное ложе под пологом, на этом пологе - звезды, солнце, луна из золота, по краям сверкают четыре рубина, перина обтянута невиданной тканью, всяческие звери, обрамленные виноградной лозой, только плоды у нее из перлов, листья из самоцветов. "Я тот, кого привела сюда твоя красота", - это говорит он.
А Долгорукий тем временем забыл не только о брачном ложе с ромейской царевной - он не ведал утром, где приклонит голову ночью, потому что, утратив Киев, утратил, казалось, все, - не имел ни для лодьи пристанища, ни для коня простора, остались для него одни лишь надежды.
Он посылал гонцов навстречу Владимирке Галицкому, который где-то шел на подмогу. Сыновья Андрей, Борис и Глеб присоединились к галицкому князю, и уже тут Изяслав понял, что не усидит в Киеве, не успеет натешиться вновь обретенным столом, он выпросил, хоть и малую, дружину у стрыя Вячеслава, взамен снова поставив князя на свое место, позвал орду берендеев и тотчас же выступил против Владимирки. Однако берендеи, еще и не увидев супротивника, повернули своих коней возле речки Уши и бежали. Киевляне же сказали Изяславу проще и откровеннее:
- Поезжай-ка, княже, прочь!
Изяслав с верными дружинниками кинулся в город, но только для того, чтобы увидеть, как киевляне перевозят на лодьях дружину Долгорукого. Даже верность воеводы Мостовика не понадобилась Изяславу: Юрий просто обошел мост, как он это делал не раз.
Ночью Изяслав снова бежал к угорскому Гейзе, женатому на его родной сестре Евфросинии. Там он будет просить о помощи, приведет на Киев десять тысяч угров и снова сядет на великокняжеский стол на целых три года до самой своей смерти.
Но произойдет это потом. А сейчас Киев снова приветствовал Долгорукого, хотя теперь Юрий не входил в ворота босиком, а въезжал на буланой кобыле, одетый в золоченый панцирь: позади него двигалась дружина, вся в железе, а в другие ворота Киева уже изготовлялся въехать князь Владимирко.
Это был приземистый, квадратно-каменный человек, заросший золотистой взъерошенной бородой, с хитрыми, хищно-юркими глазами. Эти глаза мгновенно высмотрели все киевские богатства, пышноту Софии, золото и серебро Печерской обители, где князья молились для скрепления дружбы, высмотрели глаза Владимирка и золотоволосую княжну Ольгу, и галицкий князь тотчас же причмокнул:
- Хороша невесточка для меня!
Когда же Юрий смолчал, Владимирко сказал уже напрямик:
- Отдай, княже, дочь свою за моего Ярослава!
- А вот мы спросим ее самое, - обнял Долгорукий дочь. - Слышишь, доченька?
- Не слышу! - отрезала Ольга.
- Князь Володимир просит отдать тебя его сыну Ярославу.
Женщины всегда выражают высокое достоинство своей статью, не напоминая о собственных правах, ибо и так уверены, что природа наделила их правом высочайшим: дарить новую жизнь миру. Ольга, хотя еще и далекая от этой мысли, взбунтовалась от самой попытки позариться на ее независимость, а следовательно и права.
- Не хочу! - крикнула она.
Владимирко стал словно бы еще приземистее, будто погружался в землю от обиды.
- Княже, - мрачно промолвил он, обращаясь к Юрию, - приличествует ли детям вмешиваться в такие высокие дела?
- Единственная дочь у меня осталась. Потому-то и спросил у нее. Но не сердись, княже. За высокую честь благодарен и я, и княжна Ольга.
- Никогда! Княже-отче, ты не сделаешь этого! - зашептала Ольга. Ты... Я... Ежели так, то я... Скажу князю Ивану! Он не даст меня!
- Какой князь Иван? - вспыхнул Владимирко. - Берладник бездомный? Вельми огорчительно мне, княже...
Разговор этот, начавшийся так торжественно, чуть было не рассорил двух князей навсегда. Ольгу отослали, и уже без нее Долгорукий сговорился с Владимиркой о браке, но галицкий князь заявил, что он и его единственный сын, наследник Галицкого стола, должны быть уверены как в чистоте намерений, так и в телесной чистоте невесты, для чего из Галича вынуждены будут прислать старую опытную в таких делах жену, которая бы осуществила надлежащий осмотр молодой княжны.
После этого Владимирко отступил в свою землю, по дороге ограбив Юрьев город Мическ так, что мичане вынуждены были снимать серебряные сережки из ушей своих жен, чтобы откупиться и спасти город от разрушения и поджогов.
А к почайнинской пристани уже подплывали лодьи из Константинополя, и с Красной передней, по мостику, устланному коврами, сходила белотелая, глазастая царевна, в шелках и парче, надушенная и мечтательная. Золотые купола церквей Киева, пестрые толпы людские на берегу, вооруженная дружина, в сверкающих панцирях - все радовало сердце Ирины; сходя в сопровождении Берладника и Дулеба с лодьи, царевна искала глазами того, к кому плыла так далеко, она хотела видеть мужа, который превосходил бы во всем князя Ивана, она растерянно металась глазами по лицам бородатым, усатым, безусым, искала среди всадников, среди тех, кто стоял впереди всех, угадывала по одежде, когда же шагнул к ней старый, длинношеий, худощавый человек, одетый в простую льняную сорочку, в белые порты и грубые сапоги, простоволосый, безоружный, без малейших признаков богатства, когда промолвил ей что-то по-гречески и когда поняла она, что это и есть великий князь киевский, ее муж, а она - его жена, принцесса вскрикнула и сомлела. Берладник успел подхватить ее, Дулеб, для которого стали привычными выходки царевны, дал ей что-то понюхать, Ирина пришла в себя, но уцепилась за руку Берладника с такой силой, что не помогли никакие слова, никакие уговоры.