Смерть в Кесарии - Страница 52

Натаниэль с внезапно пробудившимся интересом ждал развязки. Вообще, это была единственная программа, которую он смотрел без внутреннего протеста. Но досмотреть ему не удалось. Как всегда, в самую неподходящую минуту зазвонил телефон. Он попытался дотянуться до аппарата, но для этого ему пришлось встать и отвернуться от экрана.

– Алло?

Длинный гудок. Розовски с неприятным интересом посмотрел на трубку. Но звонки продолжались. Тут он сообразил, что звонит не домашний телефон, а сотовый. Обругав себя за тупость, а неизвестного – за нахальство, Натаниэль поднес аппарат к уху.

– Натан? Это ты? Ты еще на работе?

Никогда еще голос Зеева Баренбойма не вызывал в Натаниэле столь активного раздражения.

– Идиот… – буркнул он.

– Что? Извини, очень плохо слышно. Ты на работе?

– Нет, я не на работе, – внятно сообщил Розовски.

– Дома? А я, на всякий случай, позвонил по сотовому – мало ли где ты можешь быть. Так ты дома?

– Нет, не дома.

– А где? – растерянно спросил Зеев.

– Нигде, – сказал Натаниэль. – У меня вообще нет телефона.

Баренбойм озадаченно помолчал, потом спросил:

– А с кем я говорю?

– С самим собой, – загробным голосом ответил Натаниэль. – Я – твой внутренний голос. Поставь все свои сбережения на красное, после чего можешь выброситься из окна.

– Из какого окна? – спросил Баренбойм.

– Ой, как трудно в Израиле без чувства юмора… – Розовски сморщился, как от зубной боли. – Слушай, Зеев, или говори, что случилось, или отключайся. Дай отдохнуть, я только-только душ принял. И потом, ты мешаешь мне смотреть любимую передачу, – он скосил глаза на экран телевизора. Там боевая бабуля расправлялась с вернувшимися телехулиганами сумкой и руками, те уворачивались и хохотали, оба пса прыгали. В общем, было весело.

– У меня к тебе дело, – наконец, сообщил Баренбойм. – Понимаешь, у меня сегодня был посетитель.

– Очень интересно, – сказал Натаниэль. – У меня они каждый день бывают.

– Понимаешь, сегодня я видел Бройдера, – сказал Баренбойм. При этом у него голос очень напоминал голос Горацио, сообщавшего датскому принцу о явлении его отца. Что Розовски не замедлил отметить.

– Покойника? – деловито осведомился он. – На нем треугольная кипа и серый походный таллит… Да, подгнило что-то в датском, то бишь, еврейском, государстве. Не ешь на ночь индюшачьи ножки.

– Я серьезно, – обиженно сказал Баренбойм. – Ты меня совсем запутал. А тут дорога – как на войне, не знаешь, в какую воронку угодишь.

– Ладно, я просто расслабляюсь. Шучу. Значит, был у тебя в гостях покойник, – сказал бодрым голосом Розовски. – Ну, нормально, с кем не бывает. И как он, хорошо выглядит?

– Он выглядит нормально, – грустно ответил Зеев. – Он выглядит так, как дай Бог нам с тобой выглядеть. И видел я его не во сне, а наяву. Я и сейчас его вижу, он сидит в машине рядом со мной. Это не Шмулик, а его брат Наум. А выглядит он так, потому что приехал из Америки.

– Вот как… – несколько искусственная веселость Натаниэля мигом испарилась. – А как он попал к тебе в машину? – спросил он уже посерьезневшим голосом.

– Год назад мы с Шмуликом были соседями. Это сразу после того, как я съехал с первого адреса, из этого дома, – напомнил Баренбойм. – Наум не знал нового адреса и пришел по-старому, то есть, на нашу лестничную площадку.

– Он что – ничего не слышал о смерти Шмулика?

– Почему? Слышал. Но… понимаешь, какая штука, Натан, – Баренбойм понизил голос, – он не может найти, где его похоронили.

– Почему?

– Потому что «Хевра Кадиша» не хоронила Шмулика. Хоронила какая-то благотворительная органихация, занимающаяся похоронами неевреев. Теперь понял?

– Понял, – он ровнехонько ничего не понял.

– Так что – мы можем прийти?

Во взгляде, которым Розовски окинул салон, царила неизбывная тоска и прощание с возможностью отдохнуть, а выражение лица, как ему самому казалось, очень походило на выражение морды давешнего телевизионного мастифа. Тем не менее, он ответил:

– Можете.

– Чем могу быть полезен? – спросил Розовски после обмена приветствиями. Наум Бройдер, благообразный пожилой мужчина в черном костюме и черной кипе, с цицес, выглядывавшими из-под длиннополого пиджака, ответил не сразу. Его взгляд настороженно скользил по скромной обстановке Натаниэля, задержался на мгновение на фотографии Йосефа. Чувствовалось, что он несколько смущен необходимостью обращения с частным сыщиком.

– Ну-ну, – сказал Розовски. – Бояться нечего. Здесь никого не подвергают допросам с пристрастием. Это всего лишь квартира, в которой живу я и моя старая мама. Мама в данный момент отсутствует. А сходство с камерой пыток придает нашей комнате отечественная мебель. Но это сходство чисто внешнее. Если вы сядете в это кресло, сами убедитесь.

Несколько сбитый с толку таким вступлением, Наум Бройдер послушно сел в указанное кресло.

– Вот видите, – сказал Розовски. – Удобно?

– Да, – деревянным голосом ответил Бройдер. – Удобно.

– Не стесняйтесь, – подбодрил Зеев. – Натаниэль – единственный, кто вам по-настоящему поможет, верно, Натан? Ты поможешь?

– Если узнаю, в чем именно, – сдержанно сказал Розовски. – Во всяком случае, постараюсь.

– Н-ну хорошо, – сказал, наконец, Наум. – Если вы немного знали моего младшего брата, то поймете… Мы почти не переписывались с ним. По два письма за все время. И по телефону не переговаривались. Вообще, у нас всегда были несколько натянутые отношения. Неприятно, когда в семье, тем более – в еврейской семье – родственники не дружат, но что было, то было. Он очень рано, как говорится, отбился от рук. Пил, кучковался с какими-то неприятными типами. Однажды чуть было не сел в тюрьму, хорошо – у отца тогда еще были кое-какие связи. И когда он приехал в Израиль – я к тому времени уже шесть лет жил в Штатах – я подумал, что он таки образумился. Я даже написал ему. И получил ответ. И снова написал. Но, как я уже говорил, больше мы не переписывались, – Бройдер-старший замолчал, собираясь с мыслями. – Так вот, – сказал он. – Вы сами – давно приехали из Союза?

– Давно.

– Все равно – вы знаете, как трудно было оставаться евреями при коммунистах.

– При сионистах тоже, – заметил Розовски. – И вообще: евреем быть трудно всегда. Но ничего – мы справляемся. А если продолжить это оригинальное суждение, то быть тяжело. Вообще. Не быть легче. Полное отсутствие проблем.

– Что? – Наум немного растерялся. – Нет, я не то имел в виду. Я говорю о мицвот, и… Словом, мы оба родились в религиозной семье. Наш отец был габаем синагоги. Так что у Шмулика была брит-мила, как и положено – на восьмой день.

– Очень интересно, – сказал Розовски, с трудом сдерживая раздражение, и посмотрел на Баренбойма. Баренбойм поспешил на помощь.

– Да нет, ты не понимаешь, – сказал он. – Науму в «Хевра Кадиша» сказали, что отказались хоронить Шмулика, потому что тот – гой.

– Да, – подтвердил Наум. – Я, конечно, возмутился: как это гой? Так они мне сказали, что Шмулик был необрезаным. И его похоронила какая-то организация на нерелигиозном кладбище под Беер-Шевой. Кажется, организация называется «Эзра». Что вы на это скажете? Я даже не знаю, что можно подумать. Вот, кинулся по домашнему адресу – он там уже год не жил, даже больше. Рассказал Зееву – он предложил поехать к вам.

– Секунду, – сказал Натаниэль, поднимаясь с места. – Я вам кое-что покажу, – он быстро прошел в кабинет и вернулся с портретом Шмуэля Бройдера, выполненным уличным художником. – Вы узнаете этого человека?

Бройдер-старший внимательно посмотрел на рисунок.

– Узнаю? – переспросил он. – А кого я должен узнать?

– Человек, изображенный на этом рисунке, похож на вашего брата? – спросил Розовски.

Наум еще раз посмотрел на рисунок и молча покачал головой.

– Дай-ка взглянуть, – попросил Баренбойм. Натаниэль протянул рисунок ему. – Ну как же! Шмулик, вылитый. Классный рисунок. Что вы, Наум, собственного брата не узнаете?