Смерть в Кесарии - Страница 39

«Осел!» – он почти бегом побежал в салон, взял из кресла брошенный с вечера «кейс».

Так и есть. В белом пакете лежал портрет покойного банкира. Карандашный рисунок, выполненный профессионально, но без особого блеска, наклеенный на толстый негнущийся картон и вставленный в металлическую рамку. Натаниэль вернулся в кабинет, положил портрет рядом с документами и снова вернулся к письму.

«… Возможно, я не успею передать портрет, – писал Ари Розенфельд. – В этом случае, сразу же по приезде обратись к моему адвокату, Цвике Грузенбергу. Я уже писал тебе о нем. Обратись к нему и обязательно возьми портрет. Конечно, если я сам, по какой-либо причине, не смогу тебя встретить…»

Натаниэль усмехнулся. Видимо, банкир Ари Розенфельд был весьма сентиментальным человеком. Это как-то не очень вязалось со сложившимся стереотипом современного банкира: жесткого, энергичного и сухого человека. Впрочем, жизнь то и дело ломает стереотипы.

«…Что бы ни случилось, знай: я любил и люблю тебя…»

Портрет мог оказаться и неким знаком, принятым между влюбленными. Или еще чем-то.

Натаниэль отложил письмо и принялся внимательно разглядывать портрет. Солнце уже взошло довольно высоко, так что свет настольной лампы не помогал, а скорее мешал. Он щелкнул выключателем. Портрет как портрет, ничего особенного. Скорее всего, дань каким-то сентиментальным воспоминаниям юности. Нужно будет позвонить Алону, извиниться и занести портрет. Но – потом, потом, когда дело будет окончено. А пока…

Натаниэль отложил портрет и письмо и прошлепал на кухню – готовить себе завтрак.

Несмотря на ранний час, улица Рамбам была полна народу. Натаниэль Розовски прогулочным шагом двигался по тротуару, от Алленби, изредка вынужденно замедляя движение. На углу он остановился и некоторое время молча наблюдал за работой уличного художника. Описание покойного Розенфельда отличалось точностью – действительно, типичный постаревший хиппи. Хвост на макушке, прожженная в нескольких местах майка, вылинявшие ободраные джинсы. Золотая серьга в ухе. Но движения, которыми он набрасывал портрет женщины, сидевшей напротив на раскладном стульчике, были уверенными и профессиональными.

– Привет, Яша, – сказал Розовски.

– Натан? Привет, привет, – Яаков Левин скупо улыбнулся детективу и снова опустил взгляд на планшет. Средних лет туристка, позировавшая художнику, с неодобрением посмотрела на типа, мешающего столь важному делу.

– Exquse me, missis, – Натаниэль галантно поклонился. – Я не хотел вам мешать, но долг службы… – он развел руками с огорченным видом. – Этот экзотический джентльмен подозревается в попытке изнасилования, и я вынужден…

Туристка подскочила, словно ужаленная, и растворилась в толпе гуляющих.

Левин замер с поднятым карандашом и озадаченно осмотрелся.

– Что это с ней?

Розовски меланхолично пожал плечами.

– Следует изучать иностранные языки, друг мой. Тем более, что ты имеешь дело с иностранцами. А ведь в школе, в Москве, много лет назад ты, безусловно учил иностранный.

Яаков подозрительно посмотрел на детектива.

– Во-первых, я учил немецкий.

– Ну, извини, – Розовски развел руками. – Ошибка вышла.

– Что это ты ей сказал? – спросил художник воинственным тоном. – Ну-ка, выкладывай! – он выпрямился во весь свой двухметровой рост и угрожающе навис над казавшимся миниатюрным Натаниэлем. – Говори, фараон чертов!

– Тихо, тихо, – зашептал Розовски, виновато улыбаясь. – Что ты расшумелся? Ты мне срочно нужен. Как бы я ее сплавил, если она пялилась на тебя томными глазами? Ну, сказал, что полиция подозревает тебя в изнасиловании семидесятилетней старухи. С отягчающими вину обстоятельствами.

Яаков немного подумал и вдруг расхохотался.

– Уверен, что ты ее не испугал, – произнес он, вытирая выступившие слезы. – Просто она решила, что ты записал и ее в старухи. И оскорбилась. Ладно, черт с тобой. Поставь банку пива в качестве компенсации.

– Хоть две, – облегченно вздохнув, сказал Розовски. – А если ответишь на мой вопрос – куплю тебе пак пива, – он раскрыл папку и показал Яакову портрет Ари Розенфельда. – Это твоя работа?

– Моя, – ответил художник. – Вот, в углу подпись, – он показал. – Видишь?

– Ты можешь вспомнить, когда рисовал этот портрет?

– А что тут вспоминать? – спросил, в свою очередь Левин. – Вот же дата, ослеп, что ли?

Розовски шепотом выругался. В этом деле он все больше и больше проявлял какую-то, просто, фантастическую, рассеянность. Действительно, сейчас, когда Яаков ткнул пальцем в рисунок, он и сам заметил четкие мелкие цифры в верхнем углу рисунка. За месяц до смерти банкир позировал уличному художнику для портрета.

– Неси пак пива, – напомнил Левин.

– Принесу, не беспокойся… Ты хорошо помнишь тот день?

– Нормально. День как день.

– Ну, может быть, что-нибудь необычное? Я имею в виду – в поведении этого господина.

Левин почесал бороду.

– Ч-черт его… Ты лучше скажи, что именно тебя интересует?

– Что меня интересует? – теперь задумался сам Розовски. – Например, каким он тебе показался. Ты ведь имел возможность долгое время его разглядывать. Он нервничал? Суетился? Знаешь, бывает, у человека в душе что-то происходит, и он просто не может усидеть на месте.

– Знаю, знаю… Н-нет, не сказал бы, – с некоторым сомнением в голосе произнес Яаков Левин. – Так, разве что…

– Что?

– Глаза были тоскливыми. Как у собаки, понимаешь?

– Понимаю.

– Но это только в тот день, когда я его рисовал.

Натаниэль осмотрелся. Видимо, вон там кафе, упоминавшееся Габи Гольдбергом. Кстати… Он вытащил из кармана заранее приготовленную фотографию стажера.

– Скажи, Яша, у тебя, по-моему, хорошая зрительная память…

– Не жалуюсь, – коротко ответил художник.

– Вот этого парня ты здесь не видел?

Левин взглянул на фотографию, подумал немного.

– Видел?

– Часто.

– С ним не видел? – Натаниэль кивнул на портрет Розенфельда.

– С ним – нет. Обычно этот парень ходит с такими же ребятами… Хотя нет, как-то раз он был с другим. Совсем недавно. Я запомнил, потому что уж очень они были разными. Я их встретил возле кафе.

– Какого кафе?

– А вон, у Шломо, – художник показал на ближайшее уличное кафе. – Вон там они сидел, за крайним столиком, видишь? Вон, где сейчас две девицы животики надрывают. Он сидел ко мне вполоборота, а второй парень…

– Минутку… Розовски предостерегающе поднял руку. – Ты точнее не можешь сказать? Когда именно это было?

– Дай сообразить… – Левин задумался. – По-моему, это было в четверг, несколько недель назад. Нет, в пятницу утром, точно!

– Ты ничего не путаешь? Они были здесь именно в пятницу?

– Ничего я не путаю, – художник обиделся. – Не забывай, что у меня зрительная память профессиональная. И потом, пятница – особый день.

– Ладно-ладно, я тебе верю… Они ушли вместе? – спросил Натаниэль.

Левин немного подумал, отрицательно качнул головой.

– Нет, этот… Который постарше… Он ушел раньше. И физиономия у него была весьма довольная. Прямо-таки сияющая. А второй остался за столиком.

– Ты хорошо запомнил того типа, который был в кафе вместе с Розенфельдом?

Художник пожал плечами.

– Более-менее, – ответил он.

– Та-ак… – Розовски закрыл папку. – Ты можешь описать его?

– спросил он.

– Кого?

– Того, кто был здесь вместе с парнем.

– Лучше я его нарисую. Словами трудно.

– А сколько ты берешь за портрет?

– За портрет? – Левин улыбнулся. – Смотря с кого. Когда сто шекелей, когда триста. А что?

– Сможешь нарисовать?

– За сколько?

– За пятнадцать минут.

– За сколько шекелей? – повторил Левин.

– За триста.

– За триста – смогу.

– Действуй, Яша, – сказал Розовски. – А я пойду, поболтаю с Шломо.

– Не забудь пиво! – крикнул ему вдогонку Яаков. – У Шломо, кстати, вполне приличное.