Смерть под парусом (пер. Гольдберга) - Страница 3

— Наверное, хорошо быть старым, — сказала она и, кажется, вздохнула.

— У возраста есть и недостатки, — ответил я и посмотрел на приоткрывшиеся губы девушки.

Роджер достал из буфета еще одну бутылку виски и по очереди наполнил стаканы. В прежние времена я удивился бы, что такие девушки, как Эвис и Тоня, пьют крепкие напитки, но теперь примирился с этим — как и с другими вещами, неизбежными в наши беспокойные дни — и не видел причин, почему бы им не выпить виски, если им это доставляет удовольствие. Пригубив, Уильям посмотрел на меня.

— Йен еще не слышал новости. Он не знает, что мы сегодня празднуем.

— И что же мы празднуем? — поинтересовался я и добавил — Если не считать нашей встречи?

— Кристофер получил должность управляющего всеми каучуковыми плантациями в Малайе, — сообщил Уильям.

— Замечательно. Очень рад за тебя, Кристофер. — Я повернулся к нему. — Надеюсь, это не только почетно, но и прибыльно.

— Да, они обещают ему кучу денег! — вставила Эвис.

— Давненько не слышал такой хорошей новости. — Я знал, что Кристофер может рассчитывать только на собственный заработок, и был рад слышать о его успехе. — Внимание… Предлагаю тост за Кристофера!

Я поднял бокал, и мы выпили.

— Спасибо огромное, — сказал Кристофер, и его лицо, зачастую жесткое, стало нежным и юным. — Окончательного решения еще нет. — Он улыбнулся. — Мне предстоят встречи с разными руководителями компании: они хотят убедиться, что я не слечу с катушек, как только уеду отсюда.

Мы рассмеялись и снова крикнули:

— За Кристофера!

Затем послышался жалобный голос Филиппа:

— А вы будете праздновать, если я тоже устроюсь на работу?

— Мой дорогой Филипп, — ласково ответила Эвис, — мы все ужасно расстроились бы, случись такое. Единственное, в чем мы можем быть уверены, — это факт, что ты абсолютно ничего не делаешь.

Филипп выпрямился, изображая оскорбленную гордость.

— Ты дитя, Эвис, и еще ничего не понимаешь. Кстати, Тоня всерьез подумывает, не взять ли меня к себе секретарем.

Ладонь Тони легла на его плечо.

— Его единственной обязанностью будет вскрывать мои письма, — хриплым голосом произнесла она.

— Зачем вам это нужно? — удивился я.

— Разумеется, чтобы заставить его ревновать. — Она изогнула свои высокие брови. — Филипп — англичанин до мозга костей и не будет их читать, если ему не платят. А так ему придется внимательно просматривать письма, и я надеюсь, это его возбудит. Даже если мне придется писать любовные письма себе самой.

Девушка на мгновение задержала взгляд на Филиппе, и мне показалось, что лишь вмешательство Роджера помешало им поцеловаться на глазах у всех.

Но Роджер, умевший находить выход из неловкого положения, громогласно объявил:

— А теперь, дети, пора спать. Утром, еще до завтрака, я рассчитываю отплыть в Хорнинг.

— Полагаю, завтракать будем в Хорнинге, — проворчал Филипп. — Это значит, что придется вставать до неприличия рано.

— Ради всего святого, почему ты всегда снимаешься с якоря до завтрака? — зевая, спросил Кристофер.

— Не понимаю, какая разница — я всегда встаю в восемь и управляю яхтой сам. А вы, лентяи, можете еще часик поваляться в постели, — ответил Роджер, улыбаясь Кристоферу.

Я заметил, что они на дружеской ноге, и подумал, что после соперничества за Эвис такое поведение делает честь им обоим.

— Кроме того, всем полезно хотя бы две недели пожить без всяких удобств, — с усмешкой прибавил он.

— А где моя постель, Роджер? — осторожно поинтересовался я. — На крыше рубки? Там мне уж точно будет достаточно неудобно.

Роджер встал и потянулся; лицо его было красным и лоснящимся от пота.

— Нет, мы с вами спим здесь, на этих двуспальных койках. Самому старшему и самому толстому нужно побольше места. Всю прошлую неделю девушки занимали двуспальные койки в каюте на корме. Не знаю почему. Просто мы их балуем. А этим троим паразитам досталось три одиночных койки в центре судна. Так мы спали всю неделю[2].

— Ты сам ни на йоту не веришь в свои спартанские теории — иначе подвешивал бы себя на мачту головой вниз и спал в таком положении, — возразила Эвис Роджеру, убирая стаканы со стола.

— Моя дорогая Эвис, — громогласно заявил Роджер, — никто из вас так и не понял, в чем смысл такого рода отдыха. «Преодолевать трудности в комфорте». То есть мы живем на судне, которым должны управлять сами: моторный катер явно удобнее, но так гораздо веселее. С другой стороны, у нас приличная еда; мы могли бы питаться хлебом и лярдом, но это не столь забавно. Как и во всех играх, мы сами устанавливаем себе правила. Вставать рано утром — одно из них.

— Очень точно сформулировано, Роджер, — сказал я. — Пожалуй, мне стоит обдумать твои мудрые мысли снаружи, пока ты будешь наслаждаться еще одной непременной частью игры — приготовишь каюту для сна. Спокойной ночи всем.

Все направились к своим койкам, и Роджер принялся убирать окурки и бутылки. Через носовой люк, который располагался рядом с нашей каютой, я выбрался на узкую палубу и теперь стоял, наслаждаясь прикосновениями прохладного воздуха к лицу.

Несколько минут я размышлял о людях, собравшихся на яхте: о том, что они значат для меня, и о том, какая судьба их ждет. Я пожилой человек, и в моей жизни были времена, когда меня одолевали сомнения, существует ли хоть какая-то справедливость в нашем мире, устроенном так несправедливо и странно, что одни люди имеют возможность отдыхать на яхте, а остальную часть года бездельничать на побережье Средиземного моря, а другие пятьдесят недель в году проводят в Олдеме[3] и оставшиеся две недели — в Бристоле[4].

Однако с возрастом подобные сомнения посещали меня все реже и реже. Теперь я уверен, что невозможно придумать ничего лучше, чем подобное неравенство. Если мир комфорта и лени исчезнет, потеря будет невосполнимой! Именно это я повторял себе на яхте ночью, предшествовавшей началу истории, о которой я собираюсь рассказать.

Мне часто приходится слышать, как мои знакомые с воодушевлением рассуждают о том, что всякое изменение — к лучшему. И тогда я теряюсь, не в состоянии выразить свои ощущения. Но в тот вечер, когда я стоял один на палубе яхты, мне казалось, что, окажись рядом, они, возможно, поняли бы меня.

Снизу донесся тихий, переливчатый смех Эвис. Страшно подумать, что ее очарование может быть безвозвратно утеряно в ежедневной рутине! Сильнее, чем прежде, я почувствовал, что одно лишь существование этой девушки оправдывает мир, в котором она появилась на свет. Я подумал о других пассажирах яхты. Почему бы не позволить таким милым и веселым бездельникам, как Филипп и Тоня, развлекаться сколько им хочется? Они украшают жизнь, и если подобные люди исчезнут, мир рухнет. Мир, который, несмотря на все свои недостатки, дарит больше радостей жизни большему количеству людей, чем любой другой, который мы можем придумать. Бог свидетель, в этом мире больше глупцов и злодеев, чем я могу сосчитать, но его населяют также чрезвычайно милые люди, с которыми мне повезло встретиться.

Я подумал о нашей разношерстной компании. Некоторые с рождения окружены комфортом. Эвис, к примеру, всю жизнь провела в кругу людей, озабоченных лишь одним: чем занять свободное время. Уильям же, наоборот, отвоевывал место под солнцем исключительно собственным умом; десять лет назад он учился, не щадя себя, в одной из средних школ Бирмингема. Филипп привык, что удовлетворяется любой его каприз, а Кристофер, сын школьного учителя, нередко сам с характерным для него горьким юмором говорил: «Я всегда был так беден, что даже не научился влезать в долги».

Таким образом, на яхте Роджера собрались выходцы из разных слоев общества — одни из милейших людей, которых мне когда-либо приходилось встречать. Если их мир исчезнет, подумал я, то блеск и элегантность навсегда уйдут из нашей жизни!