Смерть под парусом - Страница 1

Я блуждал по лабиринту тропинок, где каждая новая как две капли воды была похожа на предыдущую. После третьей мили я стал терять терпение.

Когда я получил письмо от Роджера, мне показалось заманчивым его предложение провести недели две на яхте в компании наших общих друзей. С каждым годом я становился всё тяжелее на подъём и теперь уже с трудом выбирался из своей уютной квартиры, где всё до мелочей отвечало моим холостяцким привычкам и где меня всегда ждал хороший стол, тёплая, мягкая постель. Но ради интересной компании я в свои шестьдесят три года готов был мириться с мелкими неудобствами. А у Роджера обычно, я знал, собирается занятная молодёжь.

Кроме того, я всегда любил равнинный ландшафт, мерное плавание по рекам с едва заметным течением и закаты, которыми можно любоваться лишь на таких вот равнинах, где на сотню миль не видно ни единого холмика. И даже нелепость моего положения — как неприкаянный я бродил по тропкам, одна грязнее другой — не способна была нарушить того трепетного волнения, которое охватило меня при виде багрового заката и одинокой несуразной ветряной мельницы у самой линии горизонта.

И всё же я был зол на Роджера. К тому времени, когда я смог вырваться из Лондона, компания уже провела на яхте целую неделю. В своём письме Роджер рекомендовал мне добраться поездом до Роксема, а оттуда пешком до причала близ Солхауза. Он писал: «…от Солхауза рукой подать, причал очень легко найти». Я шёл и проклинал себя. Какое легкомыслие забыть, что непомерный апломб бесшабашного Роджера ещё более возрос с той поры, как у него появились состоятельные пациентки. В наказание за свою доверчивость я брёл под моросящим дождиком, подгоняемый свежим сентябрьским ветром.

Было восемь часов вечера. Одежда начала промокать, и чемодан с каждым шагом всё сильнее оттягивал руку. Я понял, что вышел из того возраста, когда подобные приключения могут доставить удовольствие.

Вдруг я увидел, как впереди за зарослями тростника, там, где река поворачивает к Солхаузской заводи, блеснула вода, а всего в нескольких сотнях ярдов от себя заметил чернеющую на фоне неба стрелу мачты. Яхта была пришвартована у причала на ночь, иллюминаторы бросали круги света на воду, и из-под паруса пробивалась зеленоватая полоска. Я поспешил на свет и услышал громоподобные раскаты — голос, который мог принадлежать одному-единственному человеку в мире.

В жизни своей не встречал я человека, способного производить столько шума. Но сейчас я обрадовался этому голосу, ибо он сулил мне отдых в каюте и стаканчик горячительного из рук какой-нибудь милой девушки. Предвкушая удовольствие, я сейчас готов был простить Роджеру и его голос, который гремел, как иерихонская труба, и даже то, что я по его милости в этот промозглый вечер исколесил чуть не всю округу вдоль и поперёк.

На душе у меня стало легче, как только я ступил на причал и окликнул Роджера. С яхты послышался какой-то шум и грохот, потом над люком показалась голова Роджера.

— Это ты, Иен? Где ты пропадал? — встретил меня радостный Роджер.

— Принимал участие в самом нелепом кроссе. Бег с препятствиями, ничего более идиотского представить себе нельзя.

Роджер раскатисто захохотал.

— Ну-ну, иди-ка к нам да пропусти стаканчик. Всё как рукой снимет!

Я поднялся на яхту.

— Как бы не так, снимет! — проворчал я. — Умереть человеку спокойно не дадут!

Роджер захохотал и повёл меня вниз, в каюту. Спускаясь следом за ним, я невольно обратил внимание на то, что он толстеет не по дням, а по часам, таким грузным он не был ещё никогда.

Внизу стоял шум и звенели бокалы. Каюта была залита ярким светом.

— А вот и Иен! — крикнул кто-то; меня подтолкнули к койке, и Эвис налила мне в высокий бокал золотистого коктейля.

Всякий раз, когда я видел Эвис, у меня возникала мысль: будь я лет на двадцать помоложе, красота девушки волновала бы меня ещё больше, но наши отношения были бы лишены той непринуждённости, которая существовала между нами сейчас. Теперь же мне оставалось лишь благодарить судьбу за тихую радость, которую испытываешь в обществе таких женщин.

Эвис была фантастически хороша в тот вечер. Только она одна могла разливать вино с таким видом, будто совершала полное глубокого смысла таинство, и томная грация девушки, и её нервный рот, и тонкие белые руки приводили меня в неописуемый восторг. Всё в ней было прелестно — от каштановых волос, откинутых с высокого лба назад, до длинных стройных ног; однако, подумал я, достаточно было бы одних лишь этих глаз, чтобы считаться очаровательным созданием.

— Ваши глаза, дорогая, пленительны своей печалью, — обратился я к ней. Я был на сорок лет старше Эвис, а возраст даёт свои преимущества: можно щедро и без стеснения расточать комплименты, правда, рассчитывать при этом на вознаграждение, ради которого комплименты говорятся, не приходится.

— Вы умеете сказать приятное, Иен, — ответила она и протянула мне зажжённую сигарету.

— Видимо, это от долгой практики; когда я был желторотым юнцом, я ничего в этом деле не смыслил, — пробормотал я, ретируясь в свой угол.

— Её глаза действительно пленяют печалью, — заметил Кристофер, сидевший в противоположном углу. — Печалью, какая бывает у людей, никогда не знавших настоящего горя.

Из темноты на миг возникло его бронзовое лицо с улыбкой на жёстких, волевых губах.

Эвис вспыхнула и радостно засмеялась в ответ. В моей памяти всплыли слухи о предстоящей свадьбе Эвис и Кристофера. Вот уже два года, как Кристофер влюблён в неё и, подобно многим её поклонникам, не раз бывал близок к отчаянию. По крайней мере мне так казалось, когда я видел их вместе, и я решил, что, если Кристофер наконец добился своего, он этого заслужил. Я ему симпатизировал: мне нравился его живой ум и яркая индивидуальность.

Однако, отдавая должное всем его многочисленным достоинствам, я всё-таки испытывал уколы ревности, которую, казалось, давно пора было изжить. Я смотрел на улыбающуюся Эвис и мечтал быть таким, как Кристофер, — цветущим, загорелым, и иметь за плечами всего двадцать шесть лет.

Что ни говори, а они составляют приятную пару, и я твердил себе, что для Эвис гораздо лучше выйти замуж за Кристофера, нежели за Роджера — ведь ещё не так давно Роджер тоже домогался её и делал это со свойственной ему бесцеремонной напористостью. Эвис отвергла ухаживания Роджера, и он одно время мучительно переживал это. Он не привык, чтобы ему отказывали.

Да, я был рад. Вспомнив об этой истории, я посмотрел на Роджера. Он сидел у двери каюты раскрасневшийся, шумный не в меру, и даже мысль о возможном союзе между ним и Эвис казалась кощунственной. Я знал о его растущей известности. Он прочно обосновался на Гарлей-стрит и в кругу своих коллег слыл одним из лучших молодых специалистов. Но этого мало для брака. Он был слишком, как бы это сказать, экспансивен для такой девушки, как Эвис. Они были антиподами во всём и, что самое удивительное, оказались двоюродными братом и сестрой, во что я с большим трудом уговорил себя поверить. Во всяком случае, вся эта история, к счастью, была теперь позади. Эвис, насколько я мог судить, предпочла Роджеру Кристофера, а Роджер, оправившись после переживаний, стал снова прежним неунывающим весельчаком. У меня даже закралось подозрение, что эта прогулка на яхте была задумана в знак того, что всё снова встало на свои места.

В мои мысли ворвался бас Роджера. Его голос отнюдь не соответствовал моему представлению о том, каким он должен быть у человека с разбитым сердцем.