Смерть на двоих - Страница 11

Право, они с напарником стоили друг друга. Тот тоже не отреагировал на удачу Дадли, словно почти триста фунтов не стоили того, чтобы его сиятельство хотя бы пожал плечами. Дадли мысленно рассмеялся: Фоултон всегда был снобом, и сам Всевышний благословил его слегка раздеть. Дурное настроение, с которым Питер покинул кабинет виконта, понемногу рассеивалось, и он не заметил, как всерьез увлекся игрой.

За этим столом играли вдумчиво и серьезно, без улыбок и забавных словечек, простительных в кружке чиновников, но здесь считавшихся «дурным тоном». Впрочем, в их молчании не было ничего тягостного для Дадли. Напротив, оно помогало сосредоточиться на игре. В самом начале к нему пришла «большая коронка»[9] и он «сыграл пять»[10]. Граф Блейкни слегка прищурился, кивнул, но лишнего туза так и не показал, в результате чего у Дадли, совершенно неожиданно, сложился «маленький шлем»[11].

Судьба явно благоволила Питеру в этот вечер. Следом за первым выигрышем пошли «полные масти»[12]. Дадли, помня о коварстве судьбы, назначил «четыре»[13], но лохматые усы Блейкни поощрительно дрогнули, и, открыв прикуп, Дадли обнаружил там червового короля. Это был совершенно определенный Знак. Словно в насмешку над его недоверием леди Удача сыпанула ворохом «двоек» и «троек». Римский нос Фоултона подозрительно дернулся, но Дадли уже не видел римского носа. К нему пришло то странное состояние, о котором завзятые игроки слагают легенды, но которое мало кому удавалось испытать на себе. «Тузы» и «короли» шли, словно привязанные, и Питер поймал себя на том, что уже не обдумывает ходы, назначая игру, открывает прикуп без душевного трепета, словно заранее знает, что найдет там все нужные карты. И карты действительно были там.

Оба лорда, забыв о неписаных правилах, обменялись недоуменными взглядами, но тотчас уткнулись каждый в свои карты.

Четвертый игрок, о котором Питер ничего не знал, и знать не хотел, с самого начала игры дисциплинированно и осторожно выбрасывал «семерки» и «восьмерки», и в конце концов на него перестали обращать внимание.

После очередной сдачи Питер, уверенный в благосклонности судьбы, заглянул в свои карты и почти не удивился, увидев почти все пики, начиная с короля.

Он объявил игру ровным голосом и посмотрел на партнеров поверх карточного веера. Усы Блейкни вели себя спокойно, а римский нос был безмятежен. Настолько безмятежен, что сердце Питера тяжело толкнулось в ребра, в предчувствии небывалой удачи.

Внезапно Дадли прошиб холодный пот. Он сообразил, что совершенно не помнит, сколько раз поднимал ставку, и не может даже приблизительно подсчитать, сколько на кону.

Тонкая кисть Фоултона, выглядывающая из белоснежной манжеты, шевельнулась. Питер потерялся, следя за этой рукой. Пламя свечи мигнуло, возвращая его к реальности. В это время римский нос улыбнулся. Непонятно, как он это сделал – губы Фоултона оставались каменно сжатыми, но нос явно улыбнулся.

– Вам сегодня поразительно везет, юноша, – проговорил Фоултон. Он бросил на стол свои карты мастями вверх и с наслаждением откинулся на спинку кресла, – выигрыш ваш.

– Простите, – неожиданно подал голос четвертый джентльмен, тот, что на протяжении всей игры почти не подавал признаков жизни. Питер вздрогнул, словно вдруг вздумал заговорить массивный ореховый стул.

Мужчина поставил бокал шампанского, который держал весь вечер но, как с опозданием осознал Дадли, не осушил и до половины, и неторопливо открыл на столе трефы и черви от туза до десятки, бубновый туз с королем и, с тихим щелчком, словно припечатав, выложил туз пик.

Это был «Большой Шлем»[14].

В глазах у Дадли потемнело, кажется, он даже качнулся, но римский нос неожиданно оказался рядом и поднес спасительный бокал вина. Дадли осушил его залпом. И если бы ему протянули полную бутылку, он и ее опорожнил бы в четыре глотка, как в казарме. Видимо, «нос» прочел его мысли. Он щелкнул пальцами, и услужливый официант со своим подносом вырос, словно из-под земли.

Но Дадли уже справился с собой и решительным движением отвел руку Фоултона.

– Сколько я вам должен? – Питер остановился в затруднении. Он понял, что не знает имени человека, который сейчас держал в руках его честь, а возможно, и жизнь.

– Барон де Сервьер, – ответствовал тот, – вы должны мне ровно шесть тысяч фунтов.

Синие глаза были холодны. А в голосе… С внезапным потрясением Дадли осознал, что весь вечер удивляло его в этом человеке: в его голосе была скука.

– Боюсь, у меня не найдется при себе такой суммы, – произнес Питер, с ужасом вслушиваясь в собственные слова, в их спокойный, ровный тон. При себе не найдется! Такой суммы у него не найдется не только при себе. Он не соберет ее, даже если вдобавок к своему секретеру, обшарит бумажники всех своих друзей.

– Ничего страшного, граф, – тем же скучающим тоном произнес француз. – Мы все – люди чести. Я снимаю дом на Риджент-стрит и по утрам всегда у себя. Ваш посыльный может принести деньги в любой удобный для вас день.

– Благодарю, барон. Я не заставлю вас ждать.

На негнущихся ногах Питер вышел из зала и миновал приемную. Лакей кинулся к дверям, в надежде получить чаевые, и не был обманут. Дадли сунул ему в ладонь какую-то мелочь, потом мрачно рассмеялся и, вытряхнув в руки лакея все портмоне, стремительно шагнул за двери, прочь из этого дома. Лакей, честный малый, не успел его остановить.

Куда его несли ноги, он не сказал бы, даже стоя под планкой виселицы. Даже если б за правильный ответ обещали помилование.

Он то медленно брел, то почти бежал, звонко стуча по мостовой каблуками, и этот стук отчего-то пугал его и вызывал странный, мрачный смех, похожий на смех безумца.

Темными серыми спинами поднимались дома. Тихим, приглушенным и каким-то неприличным, вульгарным хихиканьем вторила Питеру жесткая осенняя листва вязов. Вдруг, неизвестно откуда, прорывался клочок неба, разрезанный островерхой крышей, а в грязной луже, слепя глаза, смеялась нахальная желтая луна.

Дробного стука конских копыт по булыжной мостовой Дадли не услышал. Карета появилась словно ниоткуда, надвинулась темной массой, разом поглотила улицу, кривую крышу, темное небо с рваными серыми облаками, рыжеватую луну. Питер не успел испугаться, только подумал почти весело: «Ну, вот и все. Как просто!».

Потом у самого лица очутилась лошадиная морда с испуганными глазами, и страшный удар опрокинул его навзничь.

Виктонт Каслри, секретарь Лорда Сесила Хея, по распоряжению своего патрона, отдал приказ немедленно перекрыть все дороги, ведущие из Лондона, в том числе и порт на Темзе. Поднятый по тревоге шестой драгунский полк поэскадронно расходился из казарм.

Их красные шлыки на черных меховых шапках развивались на ветру, когда они проносились по пустым улицам Сити. В предрассветный час город еще не проснулся, а посему продвижению эскадронов ничто не мешало. Вскоре красные мундиры драгун исчезли за поворотами дорог на Дувр, Портсмут, Йорк и даже на далекий Кардиф… Преступник мог оказаться кем угодно, он мог избрать любой способ скрыться или покинуть страну. За порты Каслри был спокоен. Курьеры под надежной охраной уже унеслись к комендантам портов, так что Лорд Хей мог быть доволен, ни одна посудина не покинет Англию. Мера была вынужденная, но необходимая, да к тому же весьма действенная – это было известно еще со времен Кромвеля, когда сотни роялистов именно в портах попали в сети республиканцев.

По римской северной дороге ехал всадник в кожаном темно-коричневом колете. Поверх него был накинут черный плащ, а голову прикрывала широкополая шляпа с серым и весьма потрепанным пером. Всадник, казалось, не спешил, но это была скорее вынужденная необходимость. Лошадь устала и жадно хватала воздух ноздрями, с шумом выпуская клубы пара. Человек откинул полу плаща и поправил коричневую перевязь, на которой висела шпага в добротных ножнах.