Смерть мужьям! - Страница 5

Ни с кем не здороваясь, господин прошел к хирургическому столу, бесцеремонно скинул простынь, окинул взглядом мирный труп, развернулся и громогласно заявил, не вынимая сигарильи:

– Синельников, до белой горячки допился, наконец? Какого рожна меня вызывать на сердечный приступ? Совсем сдурел?

– Это не я, господин коллежский советник, – явно робея, отвечал доктор. – Это, вот, юноша потребовал.

Ванзарова пронзил взгляд глубоко карих глаз, усиленный нахмуренными бровями и презрительно скривленными губами.

– А вы что еще за птица с пером в заднице?

– Позвольте представиться, Ванзаров, коллежский секретарь, – недрогнувшим голосом сообщил Родион, пряча подло вспотевшие ладошки за спину. – Действительно, это не доктор, а я приказал, то есть попросил вызвать вас... То есть не именно вас, господин Лебедев, а эксперта-криминалиста. Потому что это не сердечный приступ. Вовсе нет. А мне нужно в протокол внести... И вообще...

Угрожающее выражение было снесено внезапным порывом, открыв умное до чрезвычайности и добродушное до детской наивности лицо благородного во многих смыслах мужчины, в полном расцвете тридцати с небольшим лет. Изъяв сигарку от губ, он задумчиво проговорил:

– Ванзаров... Ванзаров... Не то ли это юное дарование сыска, о котором жужжат сплетники в департаменте?

Родион только скромно потупился.

– Ну, так это другое дело! – радостно фыркнул гигант, затушив окурок о грязный пол коридора. – Что ж вы сразу не сказали! А я – Лебедев. Да вы знаете... А откуда вы меня знаете?

О, как много можно было бы поведать о заслугах Лебедева! Не было в России иного криминалиста, который бы так честно носил титул «гениальный». Заслуги Аполлона Григорьевича перед криминалистической наукой и разнообразными научными полицейскими дисциплинами были неисчерпаемы. Но главным его достижением стало основание в 1890-м году антропометрического кабинета по системе Альфонса Бертильони, в котором преступника тщательно замеряли, фотографировали и систематизировали. За пять лет было обмерено более двадцати тысяч человек. Благодаря чему опознавали беглых и разыскиваемых не абы как, а по научной системе, хоть и сложной. И это только отдельный штрих великолепного портрета! Все же, постеснявшись Синельникова, Ванзаров ограничился кратким перечнем дел, в раскрытии которых принял непосредственное участие талант Лебедева.

Это произвело впечатление. Великий криминалист сожмурился, как заласканный кот, протянул ладонь и одарил крепким рукопожатием. Родион смутился, что такой достойный человек найдет его кожу не достаточно сухой. Но Лебедев добродушно хлопнул по плечу и обдал запахом дорогого коньяка:

– Ну, юное дарование сыска, выкладывайте, что у вас стряслось...

– Я полагаю, что совершено дерзкое преступление...

Заскучавший, было, доктор не вовремя хмыкнул, за что немедленно отхватил рык:

– Синельников! Еще один звук и вылетишь в форточку.... Продолжайте, Ванзаров. Отчего решили, что убийство?

Родион попросил подойти к телу и откинул край сюртука:

– Как думаете, что это такое?

Криминалист сощурился и признался, что ничего не замечает.

– Ну, вот же! – указал палец в область, где у трупа полагалось сердце.

Лебедев нагнулся, разгадывая деталь, скрывавшуюся в рисунке яркой материи, и тихонько присвистнул:

– Ай, да Ванзаров, ай, да глазастый. Как вас величать?

– Родион... – сказал коллежский секретарь, и уже не так уверенно добавил: – Георгиевич.

Синельников, заинтересованный находкой, сунулся к столу. И сразу пожалел. Развернув щуплое тельце эскулапа к выходу, Лебедев ласково предложил:

– Ступай-ка ты, брат, отсюда, чайку выпей, или водки. Нечего тебе тут делать.

Обиженный доктор в расстроенных чувствах саданул дверью.

– А вы совсем другой, – сказал Аполлон Григорьевич, все же понизив голос. – Мхом не поросли, делом горите, не то, что эти, сразу видно. Вы уж простите за мое вторжение, больно не люблю местного пристава: подлец в погонах – худшая из бед в полиции, да. Ну, попробуем разобраться с его благородие дохлостью.

– Это необычное преступление, может быть уникальное в своем роде... – заторопился Ванзаров, но был остановлен властным жестом.

– А вот с этим спешить не будем. Как говориться, вскрытие покажет... Внутренностей не боитесь?

– Н-н-нет, – кое-как выдавил Родион.

– Ничего, к пятому трупу привыкните... Да не падайте в обморок, не стану при вас его потрошить... Так, маленько покромсаем... Отрежем руку-ногу, другую...

Крыса, про которую все забыли, сидела на поддоне коробки, показывая несравненное воспитание. Она с любопытством следила за очень большим человеком, от которого пахло вкусным обедом. Только животное не могло уразуметь, отчего это он с таким вниманием разглядывает мертвое тело.

– Вот, зараза, не могу понять, что это может быть, – сказал Лебедев, разглядывая предмет, выпиравший из жилетки.

Затруднение великого криминалиста было простительно. На фоне ярких разводов ткани, напоминавшей безумные индийские вышивки, скромно жался металлический шарик, отливавший бронзовым блеском. Размером – с крупную виноградину, или мелкую сливу, как угодно, сидел на жилетке слишком прочно, а на верхушке имел аккуратные насечки:

|||

Вещицу нетрудно было принять за часть одежды или модное украшение, вроде броши, не заметить совсем, или не обратить внимания. Так бы и сделали большинство чиновников полиции, а уж сотрудники Казанского участка – непременно.

– Почему решили, что шарик имеет отношение к смерти бедолаги? – спросил Лебедев.

– Если мужчина навешивает на пузо цепи с брелоками, это одно. А этот одет бедно, без украшений. Нелогично, – еще немного тушуясь, ответил Ванзаров.

Ему все больше нравилось общаться со звездой русской криминалистики. Само собой получалось легко и непринужденно, как между старыми приятелями. Два разных по возрасту и положению человека необъяснимым образом испытали друг к другу прилив искренной симпатии. Отчего такое бывает?

– Ладно, возьмемся за тело, – сказал Аполлон Григорьевич.

Гигантский саквояж раскрылся походной лабораторией. Из недр были извлечены щипцы устрашающего вида с хищно загнутыми концами. Приладив их под шарик, Лебедев прочно ухватил рукоятки, напрягся и дернул с устрашающе легкой силой.

Мертвец отшатнулся по инерции. С мягким чмоком вынырнуло тонкое, полированное лезвие, на котором остались бардовые сгустки.

– Что это? – спросил Ванзаров, не боясь показаться невежей.

Быстрого ответа не случилось.

– На стилет воровской не похоже, слишком изящная штучка, – сказал эксперта, вертя на свету предмет. – Не медицинский инструмент, однозначно. Возможно, шило. Хотя не сапожное. Лезвие немного длинновато – с полвершка... Да, ловко господина сложили.

– Прошу прощения?

– На воровском жаргоне «сложить» значит «убить». Учите, Ванзаров, арго, пригодится, – сказал Лебедев, крутя в щипцах странный предмет. – Что за ерунда такая?

Какой музыкой прозвучали для Родиона эти слова! Вот она – загадка. Интуиция не ошиблась, наконец, ему попалось настоящее таинственное дело для настоящего сыщика.

Шило отправилось в стальной судок, жалобно звякнув. Лебедев сообщил, что такую неприятность следует перекурить, вынул свежую сигарку, подхватил трость, изящным, несколько показным образом нажал скрытую пружинку набалдашника, на котором вспыхнул язычок пламени. Тщательно прикуривая, криминалист наблюдал за произведенным впечатлением.

– Замечательное изобретение: трость с вечной зажигалкой, – хвастливо заявил он. – Никогда не подводит, ни в дождь, ни в снег. Патентованная вещь, отвалил бешеные деньги. Кстати, не желаете сигарку? Исключительные – никарагуанские. Специально для меня в одной лавке держат.

Ванзаров вежливо отказался, стараясь прокашляться не очень вызывающе. То, что во всей столице такие сигарки курил один человек, не удивляло. Источаемый ими запах требовал особого мужества или полного отсутствия обоняния.