Смелая - Страница 8

Нам нужно посмотреть, почему так много женщин считают, что мужчина собирается спасти нас. Это не из-за очевидности спасения. Я не видела много парней на белых жеребцах, скачущих в дома одиноких женщин. На самом деле, я видела, как большинство женщин сами садятся на чертова жеребца. Просто общество, в котором доминируют мужчины, затягивает нас, не замечая, что мы, женщины, занимаемся спасением. Мы сами белые жеребцы, и мы не должны ждать никого, кроме себя.

Хотя у меня случались отношения с мужчинами, которые вели себя, как ужасные звери, часть меня верила, что могучий самец придет и сделает мою жизнь проще. На самом деле, они обычно усложняли ее. Хотя разумом я знала, что это неправда, чувство глубоко внутри меня говорило, что я плохая, а мужчины имели каким-то образом превосходство. Я была плохой, потому что искушала. Я была плохой, потому что вызывала желание привязаться ко мне. Лоуренс был действительно психопат, наверное, первый настоящий психопат, которого я встретила. Я бы продолжала встречаться с другими, но он заразил меня своими спорами. Существует прямая связь между моими отношениями с отцом и Лоуренсом, а позже моими отношениями с мужчинами на всю мою оставшуюся жизнь.

Все думают, что Орегон полон миролюбивых хиппи. Не людей, с которыми я была рядом. У них были угнанные грузовики с большими колесами и стойками для оружия в задних окнах. Там мертвые олени свисали вниз головой практически с каждого навеса, кровь стекала в ведро. Я никогда не была в более веселом-порочном месте, чем Орегон. Я знаю, что у многих отношения с Орегоном сложились иначе, и я рада за них, просто это был не мой опыт.

Там у людей была сильная реакция на меня. Они меняли маршрут, чтобы сказать мне, что я странная и отвратительная. Я помню встречу с матерью в универмаге Фред Мейер – ей, должно быть, было около тридцати, взрослая женщина, которая оттолкнула от меня свою маленькую девочку, когда я улыбнулась ей, назвав меня мерзкой уродиной. Ее дочь расплакалась. Я решила пойти посмотреть, что такого страшного она увидела. Я была уродлива? Я пошла в туалет и уставилась в зеркало. Глаза были на месте, нос – тоже. Я не понимала, в чем дело. У меня была короткая стрижка, но что в этом плохого?

Однажды, когда мне было около одиннадцати, я шла по улице в Санта-Кларе, пригороде на окраине Юджина, и услышала какую-то ужасную рок-музыку и громкий выхлоп автомобиля. Я знала, что это плохое сочетание, и я оказалась права. «Уродина!» – заорал парень в машине. Я проигнорировала его и продолжала идти. В ту же секунду я поняла, что меня ударили в голову и обили коричневой жидкостью. Мокрая с головы до пальцев ног. Машина ускорилась. Когда я вытерла глаза, я увидела гигантскую пластиковую бутылку «Пепси» со срезанным горлышком. Потом почувствовала вонь. Водитель сплевывал в эту бутылку. Походило на фильм «Кэрри», где ее облили кровью, за исключением того, что я плавала в смеси никотина и слюны со старой газировкой. Я не плакала, я просто вздохнула и пошла домой, чтобы помыться. Запах никотина преследовал меня всю неделю. Каждый раз, когда дул ветер, я чувствовала запах ненависти.

Мой отец все еще жил в Колорадо в то время, и мои родители решили, что я должна вернуться в Эвергрин и жить с ним снова. Мы, дети, скакали туда-сюда довольно часто, так как официального соглашения об опеке не было. Эдакая странная дихотомия. Я уехала из Орегона, где была обречена жить отвратительным, и уродливым, и причудливым существом, в Эвергрин, где внезапно стала популярной и считалась красавицей. Странное развитие. Я снова посмотрела в зеркало и смотрела на те же глаза, нос и рот, и удивлялась, почему раньше, когда я был в другом штате, в меня швыряли предметы, а здесь мне поклонялись и умасливали мгновенной популярностью. Я хорошенько задумалась и пришла к выводу, реакция другого человека была для меня бесполезной. В конечном счете, мне удалось откинуть то, что думали обо мне окружающие люди. Позже, когда пришла слава, это решение, вероятно, спасло мой рассудок.

Тем временем мне еще раз вынесли мозг в первую ночь у отца, когда я сказала ему, что происходило с Лоуренсом. Он просто сказал мне: «Ну, ты совершила ошибку, ты должна была прислать мне письмо из школы». Эта идея никогда не приходила мне в голову. Разговор сам собой прекратился, и я как будто сделалась виноватой.

Две стороны моего отца стали более выраженными. Его светлая сторона – еще волшебнее. Он делал все весело просто потому, что он так реагировал на мир. Отец смеялся, как обезумевшая гиена и как раз тогда, когда вы думали, что он остановится, он продолжал, и все вокруг начинали смеяться. Я все еще слышу его сегодня. Но на тот момент темная сторона начала появляться чаще. Он становился все злее и злее, что маленькие девочки в семье росли и переставали превозносить его. Включая его жену. Он впадал в ярость и становился все более жестоким. В конце концов, мне пришлось вернуться к матери в Орегон.

Несколько лет спустя я ходила в старшую школу Медисон, самую нелюбимую школу в моем хаотичном обучении. В восьмом классе я пошла на свою первую и единственную школьную дискотеку. Она проходила в приземистом коричневом здании с плохим освещением и дешевыми украшениями. Я ходила по углам комнаты в сторонке от толпы, когда услышала скрипучий голос: «Ээээээй! Покайфуем?»

Его звали Джек Фуфрон-младший. Я видела его на уроке сексуального воспитания, где нам недавно рассказывали о фаллопиевых трубах. Он носил кудрявый смазанный маслом ирокез, который странно завораживал, и те самые пушистые усы растлителя, которые любит отращивать молодое быдло. Было ясно, что моего подросткового наркоторговца оставляли на второй год несколько раз.

Фуфрон-младший оторвал кусочек бумаги и сказал мне положить под язык. Я понятия не имела, что такое кислота, но я приготовилась к приключениям. Он вручил мне крошечный уголок крошечного бумажного квадратика. Я посмотрела на него и приняла остатки квадрата. Вскоре музыка начала пульсировать от стен комнаты, и мои уши слышали каждый шорох. Я бросила танцы, чтобы побродить. Деревья начали дышать. Мой мягкий молодой ум горел в огне.

После того как танцы закончились, моя подруга Линда отвела меня домой и оставила меня на лужайке перед домом, где я лежала, с иголками в волосах в приходе, смотря на деревья. Моя мама вышла, затащила меня внутрь и уложила на диван. Взбешенная, она начала допрос. «Так что же это такое? Ты под кайфом?» Я даже не знала, что это значит. «Ты пьяная? Ты под кайфом?» Она продолжала забрасывать меня вопросами, и я была так раздражена, потому что я просто хотела чувствовать то, что я чувствовала, и видеть то, что я видела, без этого грубого вмешательства.

Так как кислота лишила меня речи, мне пришлось набраться сил, чтобы заговорить. Мне удалось произнести всего три слова: «иди», «на», «хер». Как будто взорвали бесшумную бомбу. Я никогда не произносила ругательств на мать. Большой просчет.

К этому моменту действующим лицом стал еще один человек, мой новый отчим, Стив. Он был подлым пьяницей. Я помню, он говорил мне, что комары никогда не кусали его, потому что у него злая кровь. Он совсем не любил нас, детей моей матери. Мы все можем сказать, что он не хотел, чтобы мы существовали. Но мы существовали, так что проблема оставалась.

Он не был добр к моим младшим братьям. Жестокий. Он не любил и меня, потому что я видела его, настоящего, и я всегда пыталась предупредить маму. Стив увидел возможность избавиться от меня, и воспользовался ей. Он начал с того, что назвал меня наркоманкой, объявил, что видит во мне все признаки наркомании, потому что мне нравилось носить черное и слушать The Doors. Одна доза кислоты. Одна. Доза. Я уверена, что нужно больше, чтобы считаться наркоманкой.

Две недели спустя моя мать отправила меня в наркологическую клинику, где меня заперли в возрасте тринадцати лет, мою обувь забрали, чтобы предотвратить мой побег. Я сказала врачам, что я никогда в жизни не принимала наркотики, кроме одной дозы ЛСД, и мне сказали, что я отрицаю зависимость. Снимаю перед ними шляпу: не было никакого способа сбежать. Мой дом в обозримом будущем был на верхнем этаже больницы Святого сердца, в жалком Юджине.