Слуга смерти - Страница 18

Он подтолкнул к ней пачку листов.

– Читайте.

«“Сон – прекрасен. Смерть – еще прекраснее. Вообще не родиться – самое настоящее чудо”.

Его мать не позволяла бабушке курить в доме, и потому старая леди порой пребывала в дурном расположении духа, а иногда требовала, чтобы ее вынесли на крыльцо. Там ее и оставляли, независимо от того, насколько холодной или дождливой была погода. Мать никогда не помогала ей вернуться в дом и запрещала делать это ему. И не дай бог было ее ослушаться. Бабушка оставалась на улице, пока ее дочь, смилостивившись, не забирала ее обратно, без особой нежности.

В один из таких дней, столь холодный, что с крыши свисали сосульки, он спросил ее, какой смысл торчать на крыльце, если в доме уютно и тепло.

Она некоторое время смотрела вдаль, и он уже начал сомневаться, что она вообще его слышит.

– Ты же знаешь старую шутку, – наконец сказала она. – Почему цыпленок перешел через дорогу?

Он ответил, что да, знает, чтобы попасть на другую сторону.

– Ну вот, и с сигаретами примерно так же.

– Не понимаю.

Она снова задумалась.

– В конце концов оказывается, что ты живешь не на той стороне дороги. Лучше, наверное, и не скажешь. Каждую ночь тебе приходится переходить на другую сторону в темноте, чтобы попасть домой. Ты не можешь заметить приближающихся машин, так как ветер заглушает все звуки, но все более или менее в порядке, поскольку дорога не слишком оживленная. Но чем дольше ты переходишь через нее туда и обратно в кромешной тьме, тем вероятнее, что рано или поздно тебя собьет машина. И машина эта называется “рак”, она большая и тяжелая и едет очень быстро, и если она на тебя наедет – ты умрешь.

– Но… зачем тогда переходить через дорогу?

Бабушка улыбнулась иссохшими губами.

– Чтобы попасть на другую сторону. – Она пожала плечами. – Понимаешь, уже слишком поздно. Когда стоишь одной ногой в могиле, остается лишь делать все возможное, чтобы не кончить жизнь не на той стороне дороги.

Она закашлялась и закурила новую сигарету. Глубоко затянувшись, посмотрела на тлеющий огонек.

– Никогда сам не начинай, слышишь?

– Не начну, – ответил он.

Он делал все, что мог, чтобы следовать ее совету. Он был очень осторожен с алкоголем, никогда не употреблял наркотиков, не предавался чревоугодию, не увлекался порнографией и вообще не позволял себе увлечься чем бы то ни было.

И тем не менее однажды ночью, всего лишь семь лет спустя, он обагрил свои руки кровью – и понял, что нашел свою собственную дорогу. Дорогу без возврата».

– Господи, – пробормотала Нина.

– Он уже убивал раньше, – сказал Монро.

– Или хочет, чтобы мы так думали.

Монро натянуто улыбнулся.

– Он наверняка способен убить и еще раз. С этим, надеюсь, все согласны?

– Да, – ответила она. – Согласна.

У нее защипало в глазах.

– Откуда цитата в начале?

– Пока не знаем.

– С вами все в порядке, Нина? – спросил Олбрич.

Она кивнула, все так же глядя на распечатку.

– Меня просто все достало, только и всего. Кусочек автобиографии – и реквием, ради всего святого. Словно некий безумец предлагает свои услуги.

– Он говорит о себе в третьем лице, – заметил Олбрич. – Не странно ли?

– Не особо, – ответила Нина. – Подобное часто наблюдалось при допросах. Например, Теда Банди. Возможно, для них это один из способов раскрыться. Теоретически таким образом они могут описать преступление, от которого им подсознательно хотелось бы отмежеваться. В случае с Банди это также позволило ему описывать как бы гипотетические ситуации – «Как мне кажется, в данных обстоятельствах убийца действовал бы так-то и так-то», – формально не беря ответственности на себя. О самом файле какая-то информация есть?

– Боюсь, что нет, – сказал Винс. – Диск отформатирован под стандартный персональный компьютер, но на нем нет метки операционной системы; он мог быть записан на чем угодно, от суперкомпьютера до наладонника. В лаборатории этажом ниже сейчас исследуют структуру каталогов, но особого оптимизма у нас на этот счет нет. С диска была тщательно стерта вся информация, прежде чем на него записали эти файлы. Этим явно занимался кто-то, хорошо разбирающийся в компьютерах.

– Что само по себе может оказаться полезной информацией, – заметил Монро.

– Однозначно, – кивнула Нина. – Это означает, что ему меньше пятидесяти и он живет в Европе или Америке.

Монро наклонил голову и посмотрел на нее. Нина решила, что, пожалуй, неплохо было бы в ближайшее время вернуться домой.

– Копию мы отправили в информационный центр в Квонтико, – сказал Монро. – Возможно, у них появятся какие-нибудь мысли.

Голос его звучал чуть громче обычного – серьезно, обдуманно, профессионально, – но в нем чувствовались и возбужденные нотки. Этого следовало ожидать: чтобы занять высокий пост в органах правопорядка, нужно постоянно демонстрировать активность. Однако с тех пор, как Нина начала работать вместе с ним, занимаясь поимкой убийцы по имени Гэри Джонсон, который лишил жизни шесть пожилых женщин в Луизиане в середине девяностых, она не сомневалась, что у Монро совсем иные планы и расследование загадок преступного мира являлось для него лишь средством для достижения некоей цели.

Нина не знала в точности, в чем эта цель заключается – политика? желание занять высокий пост? – но она знала, что именно это в числе прочего побуждает его смотреть в глаза родственников жертв со словами: «Мы его поймали, и больше он никому не причинит вреда».

Возможно, это выглядело вполне разумно. Нина и сама пыталась иногда поступать так же, вот только угрюмое выражение лиц ее собеседников от этого не слишком менялось. Шесть чьих-то матерей и бабушек умирают преждевременной страшной смертью, а тот, кто это сделал, посажен на всю оставшуюся жизнь в бетонную клетку. Вот только, похоже, это мало кого могло утешить.

Да, конечно, никому не хочется сидеть в тюрьме, и уж точно – в одной из тюрем Луизианы, за убийство в числе прочих двух старых негритянок. Никому не хочется просыпаться каждое утро на узкой железной койке, думая о том, не придет ли сегодня в голову одному из сокамерников, который до сих пор любит собственную мамочку, поднять всем настроение, ткнув тебе в глаз заточенной ложкой.

Однако Нина не верила в то, что большинство убийц в полной мере ощущают весь ужас заключения – просто потому, что осознают происходящее по-другому, не так, как все остальные. В любом случае, они продолжают жить. Они едят, спят, испражняются. Они смотрят телевизор и читают комиксы. Они обучаются на всевозможных курсах и подают бесконечные апелляции, отнимающие у всех время, а у государства – деньги, которых хватило бы, чтобы построить полшколы. Конечно, подобное является их правом. Чего им не приходится – так это лежать в яме, где не слышно ни звука, кроме шороха медленно оседающей земли. Им не приходится спать, плотно прижав руки к бокам, в деревянном ящике, чувствуя, как начинает разлагаться их собственное тело.

Так что, возможно, Монро поступал вполне разумно. Добиться своего, подняться по служебной лестнице.

И каждый вечер возвращаться домой к жене, чтобы сытно поужинать перед телевизором, – кто знает, может быть, в новостях однажды покажут и его в роли спасителя мира. И это было бы весьма неплохо. Другое дело, что ФБР не имело прямых полномочий на расследование серийных убийств. Монро поступил туда, чтобы сделать карьеру. А она? Какие причины были у нее?

– Идите домой, Нина, – сказал Монро. – Поспите. Завтра утром вы будете мне нужны в рабочем состоянии.

Нина посмотрела на него, несколько удивленная его тоном, и поняла, что только что попросту отрубилась секунд на тридцать.

Винс смотрел на нее с легким любопытством, Монро – без особой любви. Одному лишь Олбричу хватило вежливости отвести взгляд.

Монро встал и заговорил с Олбричем, явно давая понять Нине, что ее присутствие больше не требуется. Она подождала, пока они не подошли к полицейским в дальней части помещения, а затем повернулась к самопровозглашенному вундеркинду и тихо спросила: