Слуга Государев 2. Наставник - Страница 10

– Бах-бах-бах! – прозвучали выстрелы со стороны бунтовщиков.

Сразу с десяток стремянных вместе со своими конями завалились на брусчатку Красной площади. Бунтовщики стреляли издали, потому и залп у них вышел не особо слаженный, и ряд пуль пошёл в молоко. Но теперь-то конные должны достать тех, кто в них стрелял.

– Сотня, стройся в линию! – командовал я, разворачивая стрельцов в нужную сторону, пока по фронту к обидчикам стременных.

Удивительно, но не все стрельцы знали право-лево. Не говоря уже о том, что я велел им построиться по фронту на запад.

И тут я увидел: когда пушки уже были в метрах двухстах от ворот, к ним устремились два отряда бунтовщиков. Сотни три, не меньше.

Почему-то перед глазами стоял тот прощальный взгляд Никанора, словно он угадал такой поворот. Нет, с этим дядькой я прощаться не хочу! Он мне поддержка, да и мудрый. И отец он мой крёстный.

Не дам погибнуть, не допущу!

– За мной! – прокричал я, направляясь на усиление к пушкам.

В правой руке шпага, в левой – пистолет. Я бежал, опережая свою сотню.

Стрельцы, что шли наперерез пушкам, даже не пробовали выстраиваться для стрельбы. Злые бородатые мужики с огромными топорами наперевес. Бердыши выглядели устрашающе.

– Бах! – стреляю я в толпу бунтовщиков.

– Бах-бах-бах! – разряжают свои пистолеты боевые холопы князя Ромодановского.

– Вперёд, братцы! – кричит дядька Никанор и с саблей над головой устремляется вперёд, на мятежных стрельцов.

Меня же будто бы не замечают. Так что я подбегаю к первому бунтовщику и колю его шпагой в голову. Лезвие встречает небольшое сопротивление, а после клинок входит, будто в пустоту. Резко выдёргиваю шпагу и тут же колю другого противника, уже в грудь.

– Вжух! – летит прямо мне в голову бердыш.

Лезвие грозного оружия отражает луч солнца и чуть было не ослепляет. С трудом я успеваю сделать шаг назад.

– Вжух! – этот же стрелец делает новую попытку достать меня.

Он работает бердышом, словно оглоблей. И, как ни странно, выходит весьма эффективно. У меня не получается у нему подступиться.

По-моему, уже в третий раз мимо меня пролетает бердыш. И вот тут уж мощного и умелого стрельца чуть повело в сторону следом за своим тяжёлым оружием.

– И-ух! – на выдохе я колю его в грудь.

Не успеваю вынуть шпагу – она остаётся в теле умирающего бунтовщика. Но тут догоняет моя сотня и с ходу врубается в сечу.

Бунтовщиков оттеснили на метров пять, и теперь я смог извлечь из тела убитого стрельца свой клинок. Тут же вижу в его недвижной руке пистолет. Проверяю – заряжен.

Цель найти несложно: красные кафтаны выделяются на фоне пёстрого соцветия мятежников, и их я обхожу. Уже прицеливаюсь в одного… взгляд выцепил вражеского бойца, что подкрадывается к рубящемуся в самой гуще дядьке Никанору.

– Бах! – стреляю.

Тот, замахнувшись уже своим бердышом и почти пустив его в ход, падает. А я вновь врубаюсь в бой, подмечаю увлекающегося врага и прокалываю его со спины.

И тут сражение заканчивается. То ли мы одолели отряд бунтовщиков, то ли они испугались приближающейся чуть ли не полутысячи стремянных. Но теперь бунтовщики бегут.

Они концентрировались, у них появились командиры, которые выстраивали в линии своих стрельцов, но никто больше на нас не наступал. И мы не стремились уничтожить остальных бунтовщиков.

Да, и вправду мы не можем уничтожить всех бунтовщиков, которые стоят на Красной площади. Они же не могут одолеть нас.

Но важно то, что после этих боёв мы становимся сильнее, а вот враг теряет боевой дух. И листовки пораскиданы везде, где только можно. Стратегически – это победа.

Не настало ли время для переговоров? Теперь можно вести речь с позиции силы. А это совсем другой разговор.

Москва. Кремль.

13 мая 1682 год.

Удивительное всё-таки отношение в это время к военной службе и в целом к обстоятельствам, связанным с войной. Хоть бы кого-нибудь особо волновал вопрос о том, сколько было потеряно людей в последней операции! Признаться, я ожидал уже какой-то отповеди от бояр или, что для меня было бы даже более неприятным, от самих стрельцов.

Но вопросов не было – все ликовали.

Я уверен, что Ромодановский и Языков прикидывают, сколько им нужно будет заплатить мне и моим стрельцам за «спасённые» богатства. Ну а бойцы, соответственно, в свою очередь ожидают, что ж там насчитают «хозяева». Сколько перепадет каждому стрельцу в отдельности. И это занимает все умы.

Но стоит ли осуждать кого-то, если и сам такой? В целом, мне деньги, сами по себе и не нужны. Мне важно заполучить те возможности, что предоставляют нынешние серебряные монеты. Ведь планов громадье. Как только выдается свободная минутка, вот, как сейчас, многое в голову приходит из того, что обязательно нужно сделать.

И с деньгами воплотить в жизнь планы будет куда как легче, чем без них. Еще бы и социальный статус повысить. Дворянство заполучить, хотя бы. Но, думаю, что и это мне удасться. В конце-концов я спас жизнь царю.

Порядок распределения добычи во многом был определён ранее. Мне, как возглавлявшему всё это безобразие, было положено сто долей от суммы. Ну и далее – по убыванию. Рядовой стрелец получит одну долю. И вопрос состоял в том, сколько это.

С трех усадеб, даже не представляю, сколько возьмем. Тем более, что с усадьбы Головкина, где уже были грабители, но мы у них перехватили, полностью вывезли добро. А с ним не договаривались. Да я и не знаю, что за Головкин. Не тот ли, что в иной реальности стал канцлером при Петре Великом. Но если что… То мы не грабили ту усадьбу. Мы лишь перехватили добро. Может и решим и поделим все.

Наверное, сейчас полковник стремянных Глебов усиленно размышляет, а нужно ли ему было мне отдавать преимущество. Он-то получал восемьдесят долей, вместо моих ста.

Впрочем, если бы этого преимущества у меня не было, то вряд ли бы и подобные операции состоялись – пропетровские силы бы раскидали, а усадьбы были бы разграблены, пушки захвачены. Да и в целом уже всем пора осознать и принять то, что я буду играть некую важную роль и в нынешних делах, и в будущих.

Мне еще из Петра Алексеевича Великого делать. В иной истории получилось без меня. А в этой… Получилось бы.

– Слава, хвала! – кричали стрельцы, да и все те обыватели, которых в Кремле, как оказалось, было немало.

Словно тот древнеримский триумфатор, я ехал верхом на коне. А, нет. Вряд ли римские триумфаторы так плохо держались в седле – да и вообще они больше уважали колесницы и квадриги. Так что пришлось даже не особо сдерживаться, мужественно терпя боль, а проявлять её. Дозированно показывать людям, что я ранен и страдаю, а потому, уж не обессудьте, в седле плохо держусь.

И действительно, повязку сменить надо. Неровен час – рана начнёт гноиться. Не хватало слечь с Антоновым огнем, с воспалением.

И вот… Триумф закончился. Я подъехал к Красному крыльцу.

– Полковник, тебя государь и бояре кличут. Там еще и патриарх. Поспешай, владыка прибыл и зело торопится, серчает, – как только я вошёл почти что последним в Боровицкие ворота, ко мне тут же подбежал…

– А ты как тут, Пыжов? – удивился я увидеть этого дворянина.

– Так, кто как… Куда же мне, полковник? – растерянно отвечал мне Пыж. – С отрядом пришел, пять десятков боевых привел.

Не стал уточнять, как этот гусь смог пройти в Кремль. Наверное, пока нас не было, немалый отряд пробился в крепость. Были люди, которых я не знал. Вот тогда и мог пробраться и Пыжов. Но не стоит пока это выяснять. Явно ошибкой будет заставлять ожидать царя, бояр, да еще и патриарха.

Но то, что было бы хорошо устроить и перепись и контрразведывательные мероприятия, факт.

– Опосля станешь со мной на кулаках. Не думаешь же ты, что глупость твою я забыл? По твоей воле я в тёмной оказался, – сказал я и усмехнулся.

Потап Пыжов сдулся. Он же сейчас был мною практически унижен. Я разговаривал с этим дворянином, будто бы сам – боярин. Однако, даже в сословном обществе, если ты слаб и приспособленец, каким несомненно является Пыжов, то пинать тебя будут многие.