Случай в Момчилово [Контрразведка] - Страница 33

Аввакум снова пересек пустошь, постоял над обрывчиком, откуда Методий спрыгивал в Илязов двор, и вдруг заметил, что там сегодня царит необычное оживление. Обойдя забор, он вошел во двор, как подобает, через ворота.

Под могучим вязом стояли два кротких мула, и геологи навьючивали на них всевозможную поклажу. В сущности, этим делом были заняты Ичеренский и капитан, а Кузман Христофоров курил в сторонке и рассеянно смотрел себе под ноги. Старшина Георгий и погонщик мулов привязывали веревкой большой тюк.

— Куда это вы собрались, друзья? — спросил удивленно и немного грустно Аввакум. — Если меня не обманывают глаза, вы готовитесь в дальний путь?

— Как в воду смотрел! — улыбнулся капитан и сдвинул на затылок фуражку.

Ичеренский словно не замечал присутствия Аввакума. Он с сосредоточенным видом рылся в каком-то мешке.

— Уезжаем, дорогой! — весело добавил капитан и указал рукой на юг, — Долг зовет нас на новые подвиги на ниве мирного труда.

— Ты все видишь одни только подвиги! — погрозил ему пальцем Ичеренский. — Шагомер-то забыл взять?

Капитан побежал за шагомером. Только теперь Ичеренский повернул голову к Аввакуму и, не произнося ни слова, взглянул ему прямо в глаза.

— Далеко собираетесь? — спросил Аввакум.

— Тебе бы лучше не задавать неуместных вопросов, — глухо ответил Ичеренский. — И не проявлять любопытства относительно дел, кои не находятся ни в какой связи с работой, для которой тебя сюда прислали.

— Да ну! — воскликнул Аввакум и усмехнулся. — А я именно в связи с работой и спрашиваю. Вы, вероятно, будете странствовать по тем местам, которые и меня интересуют.

— Где мы будем странствовать, это наше дело, — хмуро заметил Ичеренский. Затем, глядя на него исподлобья, пробурчал: — И нечего совать нос куда не следует. У тебя есть эта дурная привычка. Гляди, чего доброго, останешься без носа!

Сейчас он был совсем не похож на Ичеренского из старой корчмы.

— Упаси бог! — сказал Аввакум. — Я очень дорожу своим носом. И вообще, я о нем очень высокого мнения. Спасибо за добрый совет!

Он коснулся рукой кепки, кивнул на прощание Кузману и пошел. Проходя мимо старшины, он спросил:

— Ваша милость будет командовать обозом?

— Чего ради! — пожав плечами, возразил Георгий.

— Очень хорошо, — усмехнулся Аввакум. — Сейчас ведь сыро, передвигаться тяжело.

По-прежнему моросил мелкий дождь.

Аввакум пошел по дороге на Луки, потом свернул налево и взобрался на один из многочисленных небольших холмов на подступах к Змеице. Он укрылся среди зарослей кустарника, достал трубку и закурил.

Примерно через час показался караван геологов. Первым шел майор. За ним Ичеренский и капитан — эти двое рядом. Следом тащились два мула. В арьергарде — Кузман Христофоров и погонщик.

Когда караван, огибая холмы, скрылся из виду, Аввакум поднялся, постоял немного в раздумье, затем обернулся и начал торопливо продираться сквозь кустарник в западном направлении. Его предположение оказалось верным: минут через десять он вышел на широкую тропу и, шагая по ней, скоро очутился перед маленьким домиком лесничего.

Вдова лесничего Мария действительно была созданием хрупким и миловидным. У нее были худенькие плечи, грустные голубые глаза и маленький рот. Она улыбалась смущенно и печально, наклонив набок голову, и чем-то напоминала белокурых куколок, которых часто дарят маленьким девочкам.

Стоя у порога своего домика, она слушала Аввакума, тихим, теплым голоском отвечала на его вопросы и смущенно посматривала на соседний двор.

— Похоже, что эта соседка проявляет большое любопытство к вашим заказчикам? — спросил Аввакум, спокойно набивая трубку.

Она не ответила, только опустила голову.

— Я узнал, что вы вяжете замечательные перчатки, — сказал Аввакум. — У меня такая работа, что большую часть времени приходится быть на улице. Поэтому я пришел просить вас, чтобы вы как можно скорее связали мне хорошие перчатки. Можно это сделать?

— Можно, — ответила вязальщица. — Только вы должны принести пряжу.

— Я разве у вас нет своей? — удивился Аввакум.

Она отрицательно покачала головой.

— Это очень досадно, — вздохнул Аввакум и поднес к трубке спичку — Жаль. Я видел перчатки из синей шерсти вашей работы, и они мне очень понравились. Я хотел, чтобы вы и мне связали такие же.

— Сейчас у меня нет такой шерсти, — сказала Мария.

— Когда же вы успели ее израсходовать? — возроптал Аввакум. — Еще несколько дней назад она у вас была, а теперь уже нет!

Наморщив лоб, она взглянула на свои маленькие худые руки и едва слышно вздохнула.

— Где там несколько дней, — возразила она. — Синяя шерсть у меня кончилась давно, летом. Ее было очень мало. Я берегла для себя…

— Понимаю, — сказал Аввакум. — Вы голубоглазая, и синий цвет нам идет. Вам надо было сохранить эту шерсть для себя, а этому… — Он потер лоб и с досадой махнул рукой. — …Ах, будь он неладен, забыл, как его зовут!

— Кузман Христофоров, — подсказала ему Мария. Аввакум сделал глубокую затяжку и помолчал.

— Кузман Христофоров, — повторил он. — Да… Повезло человеку! Почему бы вам было не связать ему перчатки из другой пряжи?

— Другой не нашлось, а он очень торопил меня. Она повела плечами и взглянула на дверь.

— Очень жаль, — сказал Аввакум и улыбнулся. — Извините, что я заболтался и задержал вас.

Ее бледные щеки покрылись румянцем.

Перед тем как выйти со двора, он вдруг обернулся и указал рукой на широкую скамейку под грушей.

— Вот тут отдыхал ваш добрый знакомый, бедный учитель Методий, в ночь с двадцать второго на двадцать третье августа, не правда ли?

Вязальщица так и замерла на месте, словно оцепенела.

— Не бойтесь, — мягко сказал Аввакум. — Я его друг, и он мне кое-что поверял.

И он быстро вышел на улицу. Но, едва сделав несколько шагов, почувствовал, как сердце его пронзила острая жалость: она, словно колючка. вонзалась все глубже, огнем жгла тело, сковывала ноги.

Он решительно повернул обратно, толкнул калитку и очень обрадовался, когда увидел, что женщина по-прежнему стоит посреди двора.

— Чуть было не забыл, — сказал Аввакум, подойдя к ней.

Он сунул руку в бездонный карман своего плаща, достал оттуда красивую авторучку с золотым пером и маленьким рубином на колпачке, Он хранил ее как память о Советском Союзе, куда ездил в научную командировку два года назад.

Эту ручку учитель Методий посылает вашей девочке. Чтобы она Писала ею свои домашние упражнения…

Женщина взяла ручку, и, как ни старалась быть спокойной, в уголках ее глаз блеснули слезы.

Вы не тревожьтесь, — стал успокаивать ее Аввакум. — Верьте в то, что эта большая неприятность кончится благополучно. Может быть, он вернется в село еще до первого снега.

Шагая по тропе, Аввакум больше не чувствовал у себя на ногах жести кандалов. Разумеется, это был сентиментальный поступок: он хмурился, стыдясь собственной слабости. Но ему стало легче, и он даже принялся насвистывать.

Домик деда Манаси находился на западном краю села, недалеко от дороги, которая связывает Момчилово с Пловдивским шоссе. Перед домом раскинулась лужайка, а двор с хозяйственными постройками позади дома граничил со спускающимся с гор сосновым лесом. Дедушка Манаси долгие годы жил один — он был вдовец, а его единственный сын уехал работать в Кырджали и там женился и обосновался. Большую часть времени дед Манаси проводил на кооперативной пасеке, где присматривал за пчелами. Там, в небольшом шалаше, он спал, а домой наведывался только раз в неделю, чтобы взять кое-что переодеться.

Домишко был старый, маленький, приземистый. Он состоял из кухоньки с очагом и комнаты с низким потолком, земляным полом и узким зарешеченным оконцем, которое глядело на лужайку.

В комнате жил Кузман Христофоров, а старик, когда приходил в село, спал на узком топчане возле очага.

Хотя опасности быть замеченным не было — дом стоял на отшибе, и в эту пору над селом спускалась мгла, — Аввакум все же забрался во двор дедушки Манаси со стороны сумрачного соснового бора. Замок на двери не служил преградой, достаточно было приподнять его и легонько дернуть вниз, чтобы язычок освободил ржавую скобу.